- 397
- 870
Здесь красный цвет и белый.
Ослепляюще кровавая реальность и убаюкивающая фантасмагория цвета индиго.
И однажды всё покроет снегом.
Всё покроет снегом.
Белым цветом невинности и смерти.
Истина и смерть, ведущие к перерождению.
Внутренний голос стих.
А вскоре пропало и привычное уже ощущение чужого присутствия в голове.
Я снова остался один.
Как это всегда и бывает в конце любого эпического эпоса.
Вскоре я ощутил за своей спиной пустоту, которая разделяла все мыслимые миры.
Если хорошо поискать, в одном из них можно найти то, что тебе хочется.
Когда перед глазами все расплылось дымчатой пустотой, я не удивился.
Было откуда-то впечатление, что так и должно быть.
Ослепляюще кровавая реальность и убаюкивающая фантасмагория цвета индиго.
И однажды всё покроет снегом.
Всё покроет снегом.
Белым цветом невинности и смерти.
Истина и смерть, ведущие к перерождению.
Внутренний голос стих.
А вскоре пропало и привычное уже ощущение чужого присутствия в голове.
Я снова остался один.
Как это всегда и бывает в конце любого эпического эпоса.
Вскоре я ощутил за своей спиной пустоту, которая разделяла все мыслимые миры.
Если хорошо поискать, в одном из них можно найти то, что тебе хочется.
Когда перед глазами все расплылось дымчатой пустотой, я не удивился.
Было откуда-то впечатление, что так и должно быть.
Одним утром (не помню уже точное число, но вроде как это был конец ноября) я поднял голову с кровати. Открыв глаза я приметил незнакомый потолок. Такой чужой и пробирающий до мозгов тревогой, что захотелось сразу-же заметаться по комнате в поисках выхода. К слову о голове: болела так, что в голову закрадывалась мысль, что я не на подушке лежу, а на бетонном бордюре, который я познакомил со своим затылком каких-то пару секунд назад. Комнатушка, в которой я себя ощутил выглядела как типичная палата в больнице постсоветской глубинки. Ну, может и не глубинки, но точно не столицы. Пару минут мне понадобилось, чтобы вспомнить себя как Середу Фёдора Васильевича, старшего лейтенанта СБУ. Голова была забинтована, я это чувствовал даже без прикосновения. Странным было не почувствовать на голове волос от слова совсем, как будто меня только что определили на срочную воинскую службу в восемнадцать. Да, шевелюра была не как у металхэдов, но и пару сантиметров, обжатых бинтом, надо отметить — сразу чувствуешь. В голове поселилось какое-то помутнение, сравнимое с резким подъемом с дивана и характерным потемнением в глазах и пространстве событий, транслируемых в очи. Что-то как будто давило на глаза и виски, ощущалось легкое головокружение и так далее. Для меня это было не в новизну, у меня в принципе со здоровьем все не так хорошо, как хотелось-бы, но вот таких краев причуды — новизна. Ещё пару минут и я свешиваю ноги с койки, гляжу на свою тумбочку и в том, что находиться за окном, распознаю силуэты скорчившихся от холода деревьев и инея на них. Получается зимнее время года я сейчас застаю. Точно... Недавно разорвалась лимонка почти подле моей туши, вот оно: и головокружение, и забинтованность, скованность-голодность. В общих чертах, я так понимаю, что произошло ЧП на территории части. Память у меня конечно в сию минуту точно решето: никаких событий трехлетней давности у меня уловить не получается. Я хорошо помню всех своих знакомых и подчиненных, начальство, руководство страны, адрес, по которому я прописан, но... Откуда-же мне досталась эта квартира? Я не припомню, чтобы распологал достаточным состоянием для подобных приобретений. Какие-то события я помню, а остальное подобно изорванной пленке детских лет, когда вы еще были несовсем осмысленной и твердой личностью. Меня гложит не то, что я не помню во сколько лет я начал курить, а то, что я не помню лиц своих родителей. Я просто не могу вспомнить материнский голос, имя, манеру поведения. Я знаю, что отца зовут Василий — я Васильевичем буду. Но на этом сеанс погружения в прошлое заканчивается. Мне наверное стоит пораскинуть мозгами еще немного и пусть не голопом и скорым прозрением, но приду к мысли о амнезии. Это как в меня должно было прилететь, что отшибло не только сознание на краткий промежуток времени, но вдобавок память и волосы. Ладно, волосы будут характерным свойством помощи после клеймирования статуса человека с разбитой головой. Меня тогда не покидало ощущение, будто я не там, где должен быть. И страшно было только подумать о том, что меня перестало интересовать мое прошлое. Это обыденная вещь для рядового гражданина планеты Земля, а мне это стало чуждо. Какая еще квартира? Какие родители? Сколько мне там лет, тридцать-сорок? Ну и к чему все это тогда, товарищи ласкатели гнойников? А вот это для меня правда казалось гнойником. Чувства были странные, возможно я так думал из-за непроглядного тумана и неясности на рассудке. Не дали мне посидеть наедине со своими мыслями и причудливым узором на трусилях — зашел медик и люди. Они дали мне какие-то бумаги подписать и что-то мне плели. Я ничего не понимал, но кивал и отвечал обыденными фразами.
Его физиономия нависла надо мной как многочисленные вспышки на операционном столе. Стоит отметить, я помню последние мгновенья до того, как выключился после введения наркоза, когда мне вырезали аппендицит в детстве. Ответил на ряд рядовых вопросов о самочувствии, разузнал, что к воинской службе я теперь не годен и обязан принять клеймо офицера запаса на крайний случай. Вот уж, тварь, обрадовала ты меня. Голова вольно рисовала все ужасающие картины докторов, выставляющих их не спасителями человеческого рода, а скажем... Чистильщиками у кого-то на найму. На самом деле в этом нет его вины, это вина и не моя, а больного на голову ефрейтора, которому что-то почудилось. Как он вообще прошел комиссию? Вот тебе раз! — доктора. Хотя я сам не по наслышке знаю, как военкомы относятся к проблемам со здоровьем. Одно дело, когда это регулярные вооруженные формирования казенные, а другое, когда зеленый соловей судьбы, которого словили в неволю простыней долга, заключили в клетку государства и... И неважно. Вроде как хорошо, что поеду домой и буду жить спокойно, но это мне вселяло наоборот страх. Перед неизвестным. Есть такая дурная черта у человека: бояться всего неизвестного. Для меня это было неизвестным, но успокаивал я себя тем, что я взрослый мужик. Воин...
События, которые логично описать следующими звуками и буквами никому не станут интересны. Да, услышать о серой мыши, (к сожалению, не кардинале) которая метается по квартире будто в первый раз и осматривает фотографии родных ровно также и с таким-же взглядом первопроходца, а точнее даже аборигена — уморительно и забавно, но не для меня. Так что просто забудем и условимся, что я зашел, походил, покурил, и лег спать в ближайшие часы прибытию. Я задумывался в свободное время о боге, политике, музыке — свободное время, должен отметить, это все, что у меня было. Память понемногу прояснилась, но оставалась таким-же решето ниже пояса. И нет, я не это имею в виду. Это образно говоря то, откуда мои корни растут. Мне сказали, что у меня там что-то не так с сосудами головы и так далее, что мне естественно было слышать не просто нудно, а омерзительно. Меня интересовало только то, что я от этого скоро не помру, не поплыву, не начну видеть инопланетян и призраков, да и всё. Ощущения были такими, будто меня вытащили из одного тела и воткнули в другое, в тоже время все было вполне логично. Это как посмотреть на свою руку и увидеть, что у тебя нет ладони, а потом моргнуть и понять, что ты в потемках и нетрезвом состоянии не признал черную варежку. Сюрреализм, как говорится. Я вообще начал чувствовать себя бедным родственником, Иваном без роду без племени. У всех вроде теплые воспоминания о детстве, первой любви, а у меня это кем-то порвано и кинуто в ноги, а потом сметено ветром. Странно, но я не питал особой ненависти к тому ефрейтору. И вот кто скажет, из-за того, что от него остались рожки да ножки, или я больше ненависти распологал к нему жалостью? Не знаю почему, просто будто понимал его. Вот как будто у меня раздвоение личности и одна шепчет, а другая орет басом. Конечно у меня не было раздвоения личности, просто так ощущалось...
Мне 34 года, по ночам я шастаю по улице и даже выхожу за пределы города. Я ухожу. Я ухожу от себя каждый день на своих двоих ногах. Прокрастинация творит с человеком пакость, а я был терроризирован ей и это продолжалось на протяжении несчитаемого времени от лени. Мне все было в лом. Мне в лом было даже встать с кровати и одеть носки в зимнее время года. Даже если я не собираюсь ходить по квартире а собираюсь просто лежать. Хотя ходить тоже необходимо. По крайней мере, чтобы прокормить себя на текущий момент. Меня начали преследовать белые ночи даже тогда, когда город они не заставали. Они начали мне сниться. Они начали являться мне образом, когда я закрывал глаза. Это наверное были последствия посидеть подольше за телевизором и расстройство какого-то триггера на сон... Не знаю. Я не доктор. Я наверное имел свои планы на будущее тогда, при погонах. И план "А" и самое главное, план "Б".
Вот же угораздило, сука, его забыть?! Мне вообще не хотелось работать кем-либо, меня интересовала только служба и пребывание винтиком военной машины. Хотя это я вру, меня теперь вообще ничего не интересовало. Не любви хочется, а чуда.
Я будто шел, споткнулся и упал. А подниматься так противозаконно... Пошли все эти граждане планеты земля на хуй! Ложки, вилки-тарелки, губки, умывальник... Меня накрыло плотной завесой и непроглядной темнотой, в которой я не видел выхода. Я не знаю кто я, я не знаю зачем я, я не думаю кем я буду и что я буду делать через условные три часа. Для кого-то свобода, а для кого-то суровое одиночество. Самокопание это единственная перспектива для меня. Саморазрушение это единственная возможность. Депрессия это единственный друг. Ночь это моя среда. Сон это мой домик. Смерть это неизбежный конец. Я подобен песку в часах: рано или поздно мне суждено истечь до последнего вздоха и сложить голову на больничной койке. Возможно часы уронят и я умру раньше, чем мне отведено. Потом я прозрел. Какая ещё лимонка, если я выполнял специальную операцию по приказу свыше по охране Чернобыльской Зоны Отчуждения? Неужели я вспомнил какую-то небылицу из книги или фильма и принял её на свой лад?.. Что я подписывал, не клятву-ли о неразглашении государственной тайны? Как я мог утонуть так глубоко и бросить попытки выплыть, наоборот, глотая воду? Мне понадобился год на восстановление. Неужели я настолько слабый? Воин... Разве что оловянный солдатик.
Вот же угораздило, сука, его забыть?! Мне вообще не хотелось работать кем-либо, меня интересовала только служба и пребывание винтиком военной машины. Хотя это я вру, меня теперь вообще ничего не интересовало. Не любви хочется, а чуда.
Я будто шел, споткнулся и упал. А подниматься так противозаконно... Пошли все эти граждане планеты земля на хуй! Ложки, вилки-тарелки, губки, умывальник... Меня накрыло плотной завесой и непроглядной темнотой, в которой я не видел выхода. Я не знаю кто я, я не знаю зачем я, я не думаю кем я буду и что я буду делать через условные три часа. Для кого-то свобода, а для кого-то суровое одиночество. Самокопание это единственная перспектива для меня. Саморазрушение это единственная возможность. Депрессия это единственный друг. Ночь это моя среда. Сон это мой домик. Смерть это неизбежный конец. Я подобен песку в часах: рано или поздно мне суждено истечь до последнего вздоха и сложить голову на больничной койке. Возможно часы уронят и я умру раньше, чем мне отведено. Потом я прозрел. Какая ещё лимонка, если я выполнял специальную операцию по приказу свыше по охране Чернобыльской Зоны Отчуждения? Неужели я вспомнил какую-то небылицу из книги или фильма и принял её на свой лад?.. Что я подписывал, не клятву-ли о неразглашении государственной тайны? Как я мог утонуть так глубоко и бросить попытки выплыть, наоборот, глотая воду? Мне понадобился год на восстановление. Неужели я настолько слабый? Воин... Разве что оловянный солдатик.
Что я попросил в замен? Вы не поверите мне, господа, но я попросил проход за периметр еще раз. Знаете, что мной двигало? Жажда. Жажда красок и, позвольте: запить последний вздох виски со льдом. Знаете, я не хочу умирать так скучно. Почему я не пошел к врачам, чтобы мне провели операцию? Невозможно в моем случае. Что-то там с сосудами, как и было сказано в первые мгновения пробуждения.
Мне неважно ничего, кроме их следующего согласия.
Разговоры о вечном, несмываемом в общественном туалете не думаю, что будут интересны. Поэтому кратко. Очень. Меня переодели и ввезли. Дело было зимой. Кажется, это был конец ноября... У меня было самая обычный автомат сами догадаетесь чье имя носящий. Меня высадили совсем недалеко от Кордона. Я теперь был нелегалом. Тем, кого презирал. Ну, у меня хотя-бы с моей точки зрения выхода нет? Я хотя-бы разумен. ... Я первое время питался местной кухней в виде консервированного горошка и тушенки, на те деньги, что остались. Потом мне надоело сидеть на месте. Ну для чего я сюда приехал? Красок я хотел. Я пошел в лес с палаткой и спальным мешком. Громозский-же у меня был рюзак тогда. Опыта в охоте у меня не было на родной земле. А здесь... Не подумал я, что я не на курорте. Осознания не было, хотя я понимал, что моя главная проблема это пребывание недоумком. Впрочем, это я сейчас предрассудительнее себя прежнего, наученный горьким опытом. Настолько горьким, что послевкусие до-сих пор не забыто. Сейчас поясню, что это за послевкусие: я сидел в глухом довольно-таки лесу, готовился в палатке встретить новый день. Планы изменились, когда я услышал частый топот. Слишком частый для человека. Я схватился за оружие, приготовился. Я неслабо нашумел для тихой ночи внутри, поэтому ответом мне последовал приближающийся рык и сопение. Стрелять сквозь палатку для меня было кощунством, а лучшим вариантом драки — нападение. Я расстегнул палатку и пулей выскочил, взвел оружие по сторонам и по направлению в кусты. Фонарик-то я не взял.
Из кустов на четвереньках выскочило кровавое месиво в противогазе. Я подумал сталкер, думал помощь ему нужна. Может он нахватался радиации, или... Я не стал стрелять первым, заговорил. Тут-то в меня и полетел этот сталкер. Сбил меня с ног как какая-нибудь машина, будто я неважный пешеход на пути. Пыль, которую можно сдуть без труда. Верно — без труда. Калашников я выронил вместе с челюстью, когда это нечто увидел. Никогда такой твари не видел. Оно начало рвать на мне снаряжение, тянуться к лицу. А что мне оставалось делать? Я пытался отбиться и дотянуться до винтовки. Что мне, в борьбу лезть и выходить на удушающий? Пока я пытался схватиться за ремень винтовки мне в левый глаз что-то вошло. Боль была нестерпимой. Губы непроизвольно распахнулись и выдали вопль. Я мог оглохнуть от такой громкости. Правый глаз начало заливать кровью, левым я перестал видеть вообще. Я сумел схватиться за оружие, вот только взвести нормально я его не мог. Мы начали с тварью решать, кому достанется эта занимательная штуковина. Тварь приняла позицию: "не мне, значит никому", начала лупить меня автоматом и ломать его. Я почти ничего не видел, но еле как спустил курок и выпустил наверное всю обойму. Если оно упало, то я продолжил стрелять в воздух пока не услышал пустые щелчки.
Это для вас сейчас все безопасно, а все это происходило наверное минуту-полторы. Я встал, дополз до палатки и начал оказывать себе первую помощь из того, что у меня было. Не знаю, как я тогда не потерял сознание и не был съеден прочей дичью. Но факт остается фактом — я потерял левый глаз из-за того, что расслабился и пустил все на утек.
Я закрылся в палатке и даже не помню спал я, или это в шоковом состоянии для меня все прошло за считанные секунды. Хотя вроде как шоковое состояние должно обратный эффект оказывать... Неважно. Я научился убивать всяких кабанов и готовить их, обеззараживать, вот только ровно после моего чувства безопасности на открытой местности я потерял глаз. Прямо как тогда, в Трамплине. Я потерял работу и шансы.
Пора выходить к людям и просить помощи у них. Мой калаш вычеркивается. Я удивлен, как он смог выстрелить обойму, если он не то, чтобы в полуразобранном состоянии сейчас лежит перед моей палаткой: у него вообще все составные начали японские иероглифы напоминать. Может это случилось уже после его работы. Может еще одна тварь приходила... Не знаю. Я уже не узнаю себя. Волосы отросли так, что лезут в глаза, а я никогда такого за собой не смел замечать. Черные, как смола, грязные. Под глазами черные мешки, сами глаза не являют ничего кроме пустоты. Лицо какое-то бледное, грубое... Никогда таким себя не видел в зеркале. Мне необходимо сейчас выйти в люди и попросить помощи, иначе долго я без медикаментов не протяну. Я продам все свои трофеи, лишь-бы прожить еще немного...
Это для вас сейчас все безопасно, а все это происходило наверное минуту-полторы. Я встал, дополз до палатки и начал оказывать себе первую помощь из того, что у меня было. Не знаю, как я тогда не потерял сознание и не был съеден прочей дичью. Но факт остается фактом — я потерял левый глаз из-за того, что расслабился и пустил все на утек.
Я закрылся в палатке и даже не помню спал я, или это в шоковом состоянии для меня все прошло за считанные секунды. Хотя вроде как шоковое состояние должно обратный эффект оказывать... Неважно. Я научился убивать всяких кабанов и готовить их, обеззараживать, вот только ровно после моего чувства безопасности на открытой местности я потерял глаз. Прямо как тогда, в Трамплине. Я потерял работу и шансы.
Пора выходить к людям и просить помощи у них. Мой калаш вычеркивается. Я удивлен, как он смог выстрелить обойму, если он не то, чтобы в полуразобранном состоянии сейчас лежит перед моей палаткой: у него вообще все составные начали японские иероглифы напоминать. Может это случилось уже после его работы. Может еще одна тварь приходила... Не знаю. Я уже не узнаю себя. Волосы отросли так, что лезут в глаза, а я никогда такого за собой не смел замечать. Черные, как смола, грязные. Под глазами черные мешки, сами глаза не являют ничего кроме пустоты. Лицо какое-то бледное, грубое... Никогда таким себя не видел в зеркале. Мне необходимо сейчас выйти в люди и попросить помощи, иначе долго я без медикаментов не протяну. Я продам все свои трофеи, лишь-бы прожить еще немного...
Последнее редактирование:
