13
На вид бедняк, а речь ведёт о слонах и конях.
После распада советского союза, Украина, начинает своё существование как демократическое и независимое государство. После развала Союза на Украине всё пошло по своим путам: кто в бизнес ушёл, кто в политику, а кто — в криминал. Он попал туда не сразу, потихоньку, как многие: сначала мелкая крыша, потом отжимчик, затем уже по-крупному. Рассказ не о героике, а о том, как люди менялись и как меняла зона.
Когда бардак пришёл в города, появилась валюта — не советский рубль, а деньги настоящие, бумажные, которые можно было заработать или украсть. Комбинаты пустели, заводы резали на металлолом, а на их месте мгновенно выросли рынки. На рынках правили барыги и «пацаны», которые раньше работали грузчиками. Это была эпоха, когда понятия и деньги сцепились в железный кулак.
Первым делом контора нарезала «бриджи» — люди с оружием и без совести. Они на ходу брали инфраструктуру: охрана магазинов, схема «крыши» над рынком, взаиморасчеты с ментами. Менты делились на тех, кто брал взятки, и тех, кто сливался. Власть быстро учила: если у кого есть деньги и пистолет, тот может диктовать условия. Многие бывшие партийные чиновники переквалифицировались в «коммерсантов» с большими пушками в багажнике.
В город пришёл один «авторитет» из Запада: чистый костюм, белые ботинки, две машины, охрана. Он быстро собрал шапку: ломка, барыги, наркоманы — всё, что нужно для заработка. Они говорили на языке силы: «кто не с нами — против нас». У тех, у кого не было своих, отжимали бизнес. Отжим был как ритуал: приходили с утра, шумные, с «мальчиками» и «шахидками» (мелкая шпанья на подхвате), и бизнес либо отдавали, либо заставляли платить дань. Кто спорил — исчезал.
Были и другие — старые воры, по понятиям. Они жили по своим правилам: вор не стукает, вор знает, где правда. Старики в триконах смотрели на новый криминал с презрением: «Не по понятиям это, шавки». Они пытались сохранить порядок, но денег у них было мало. Новая волна их съедала или использовала как легенду — можно было спеть «пахан, братва» и получить кворум.
Самая большая кухня — контрабанда. Порты были полуразобранны, но лодки всё равно шли. Завозили всё: от сигарет и топлива до стволов и людей. Таможня плясала под ритмы доллара: кто платил — пускали, кто не платил — везли через другие причалы или под откос. Контрабанда кормила многих, и если судно пришло ночью — значит, там был хлеб для многих «семейств».
Ещё были перестрелки. Ранние девяностые запомнились залпами в дворах и на заправках. Никто тогда толком не считал трупы — это было привычно. Видели, как пацаны, поднявшиеся с пустых карманов, брали реванш: «Мы — новые, вы — прошлое». Они не боялись смерти — считали её неизбежной. Ворох объявлений на колодцах: «Пропал. Вознаграждение», — и каждый знал, что многие «пропали» не по собственному желанию.
Когда он впервые попал на зону — ни за что и за всё — мир вне решёток казался таким же: жёстким, пиратским. Внутри зоны правила свои: есть «понятия», есть «служба», есть «смотрящие». Зоны влияния делили, как в городе. Кто-то торговал таблетками, кто-то играл на карточках, кто-то делал «отжим» у новеньких. Мужики учили не мешать разборкам между авторитетами, но сами часто были в доле. «По понятиям» — это была попытка сохранить честь, хоть что-то человеческое.
Барыги и «новые» часто пытались купить себе «крыши» в тюрьме — присылали посылки, наведывались через знакомых. Деньги решали многое: можно было получить корм, можно было и «чистую» работу. Но деньги не покупали уважение старых воров. А уважение — валюта не менее важная в их кругу. Политика в те годы была как парад марионеток: на сцене одни, а за кулисами другие. Многие местные «вожди» с утра участвовали в выборах, а вечером — в разборках. Они обещали «порядок», а обеспечивали только свои интересы. Люди устали и голосовали за тех, кто давал мешок гречки — но завтра этот мешок можно было отжать.
Самое больное — когда ломались семьи. Жёны уходили с детьми, строя новую жизнь, а те, кто остался в криминальной кухне, теряли корни. Мало кто мечтал о чем-то, кроме очередной возможности выйти из тюрьмы и вернуться в ту же рутину: машина, деньги, страх. Немногие хотели честности. Сейчас, сидя и глядя на решётку, он думает: тогда понятия растоптали, а деньги вырастили новые ценности. Те, кто выжил, либо стали умнее, либо жестче. Память о тех годах не забывается: она в шрамах, в незаживающих ранах, в именах тех, кто ушёл и не вернулся. И в каждой шутке на зонке, в каждой песне, в каждом «по понятиям» — весь этот странный, грязный и горький мир послероссийского развала.
Он живёт так: рассказывает молодым, чтобы они знали — это не героизм, не романтика. Это были годы, которые научили людей ценить только то, что не купишь: честь, если она осталась, и память о тех, кто сумел не сломаться.
После распада советского союза, Украина, начинает своё существование как демократическое и независимое государство. После развала Союза на Украине всё пошло по своим путам: кто в бизнес ушёл, кто в политику, а кто — в криминал. Он попал туда не сразу, потихоньку, как многие: сначала мелкая крыша, потом отжимчик, затем уже по-крупному. Рассказ не о героике, а о том, как люди менялись и как меняла зона.
Когда бардак пришёл в города, появилась валюта — не советский рубль, а деньги настоящие, бумажные, которые можно было заработать или украсть. Комбинаты пустели, заводы резали на металлолом, а на их месте мгновенно выросли рынки. На рынках правили барыги и «пацаны», которые раньше работали грузчиками. Это была эпоха, когда понятия и деньги сцепились в железный кулак.
Первым делом контора нарезала «бриджи» — люди с оружием и без совести. Они на ходу брали инфраструктуру: охрана магазинов, схема «крыши» над рынком, взаиморасчеты с ментами. Менты делились на тех, кто брал взятки, и тех, кто сливался. Власть быстро учила: если у кого есть деньги и пистолет, тот может диктовать условия. Многие бывшие партийные чиновники переквалифицировались в «коммерсантов» с большими пушками в багажнике.
В город пришёл один «авторитет» из Запада: чистый костюм, белые ботинки, две машины, охрана. Он быстро собрал шапку: ломка, барыги, наркоманы — всё, что нужно для заработка. Они говорили на языке силы: «кто не с нами — против нас». У тех, у кого не было своих, отжимали бизнес. Отжим был как ритуал: приходили с утра, шумные, с «мальчиками» и «шахидками» (мелкая шпанья на подхвате), и бизнес либо отдавали, либо заставляли платить дань. Кто спорил — исчезал.
Были и другие — старые воры, по понятиям. Они жили по своим правилам: вор не стукает, вор знает, где правда. Старики в триконах смотрели на новый криминал с презрением: «Не по понятиям это, шавки». Они пытались сохранить порядок, но денег у них было мало. Новая волна их съедала или использовала как легенду — можно было спеть «пахан, братва» и получить кворум.
Самая большая кухня — контрабанда. Порты были полуразобранны, но лодки всё равно шли. Завозили всё: от сигарет и топлива до стволов и людей. Таможня плясала под ритмы доллара: кто платил — пускали, кто не платил — везли через другие причалы или под откос. Контрабанда кормила многих, и если судно пришло ночью — значит, там был хлеб для многих «семейств».
Ещё были перестрелки. Ранние девяностые запомнились залпами в дворах и на заправках. Никто тогда толком не считал трупы — это было привычно. Видели, как пацаны, поднявшиеся с пустых карманов, брали реванш: «Мы — новые, вы — прошлое». Они не боялись смерти — считали её неизбежной. Ворох объявлений на колодцах: «Пропал. Вознаграждение», — и каждый знал, что многие «пропали» не по собственному желанию.Когда он впервые попал на зону — ни за что и за всё — мир вне решёток казался таким же: жёстким, пиратским. Внутри зоны правила свои: есть «понятия», есть «служба», есть «смотрящие». Зоны влияния делили, как в городе. Кто-то торговал таблетками, кто-то играл на карточках, кто-то делал «отжим» у новеньких. Мужики учили не мешать разборкам между авторитетами, но сами часто были в доле. «По понятиям» — это была попытка сохранить честь, хоть что-то человеческое.
Барыги и «новые» часто пытались купить себе «крыши» в тюрьме — присылали посылки, наведывались через знакомых. Деньги решали многое: можно было получить корм, можно было и «чистую» работу. Но деньги не покупали уважение старых воров. А уважение — валюта не менее важная в их кругу. Политика в те годы была как парад марионеток: на сцене одни, а за кулисами другие. Многие местные «вожди» с утра участвовали в выборах, а вечером — в разборках. Они обещали «порядок», а обеспечивали только свои интересы. Люди устали и голосовали за тех, кто давал мешок гречки — но завтра этот мешок можно было отжать.
Самое больное — когда ломались семьи. Жёны уходили с детьми, строя новую жизнь, а те, кто остался в криминальной кухне, теряли корни. Мало кто мечтал о чем-то, кроме очередной возможности выйти из тюрьмы и вернуться в ту же рутину: машина, деньги, страх. Немногие хотели честности. Сейчас, сидя и глядя на решётку, он думает: тогда понятия растоптали, а деньги вырастили новые ценности. Те, кто выжил, либо стали умнее, либо жестче. Память о тех годах не забывается: она в шрамах, в незаживающих ранах, в именах тех, кто ушёл и не вернулся. И в каждой шутке на зонке, в каждой песне, в каждом «по понятиям» — весь этот странный, грязный и горький мир послероссийского развала.
Он живёт так: рассказывает молодым, чтобы они знали — это не героизм, не романтика. Это были годы, которые научили людей ценить только то, что не купишь: честь, если она осталась, и память о тех, кто сумел не сломаться.
Последние четыре года информационной блокады событий, что велась государством после второго большого выброса, приводили людей к безумной страсти познания, ведь тайны манящие к Чернобылю буквально сводят с ума каждого, кто не питает к нему равнодушия. Политики, новостные агентства, внешняя разведка, крупные криминальные синдикаты, важные люди в чёрном с личной армией, да даже простые уголовники и жаждущие наживы вольнодумцы — все хотят знать правду, сокрытую от глаз людских. А правда для каждого своей станет: кто-то возжелает в ней увидеть безмерное богатство, которое человечество на своем веку не видело, а кто-то вечную жизнь, бессмертие, как лекарство от всех болезней и старения, власть и повиновение, которое роду нашему присуще испокон веков, отдельным безумцам подарит заветный конец света, апокалипсис или армагеддон, что повесть страшно представить, но и тем место будет, кто душу готов продать, чтобы не было зоны, не стало этого ужаса, исчезновение зоны подарило свет и радость, в эти тёмные и кровью окропленные земли.
К 2009 году периметр был крепко оцеплен силами СОП, но внутри зоны бушует жизнь. Казалось бы, как на таком охраняемом объекте всемирного бедствия и природной катастрофы, может остаться живым хоть что-либо. Вопреки сомнениям это так. Коррумпированные служащие, предельно осторожные ‘проводники за кордон’ и самоотверженные, все чаще случаются прибытия новых неучтенных лиц на закрытый объект. Буквально с каждым месяцем прорваться в зону становиться всё сложнее, но и количество заинтересованных в ней всё растёт. Люди приходят сюда и группами и в одиночку, создают свои общины и проникаются единомыслием. Зачастую такие билеты заканчиваются в один конец, ведь этот новый мир, что не обозначен ни на какой из имеющихся карт, взывает к себе. Формируются кланы различных идеологий и подходов к эксплуатации зоновских раздолий.
Проход в зону возможен, в основе своя лишь с юга ЧЗО, частично с болотистого юго-запада. С востока - водохранилище, с севера – критическая радиация, густые чащи поросшие невиданным и необъяснимый барьер, что буквально превращает сознание разумного существа в ‘кашу бесконтрольных импульсов и потери рассудка’.
Начало нового десятилетия 2000-х стало переменной, буквально отправной точкой в жизни зоны. Информация и слухи из сокрытого объекта просачиваются в жёлтые сми, каждый вовлеченный пытается узнать об этом больше. По черным рынкам уже начинают проходить торги первых экспонатов, что порождены ноосферой. Предметы эти принимают устойчивое название Артефакт. Интерес образующее явления становиться буквальным вложением у потаённых элит этого мира.
cred @potop. @whyahmer
К 2009 году периметр был крепко оцеплен силами СОП, но внутри зоны бушует жизнь. Казалось бы, как на таком охраняемом объекте всемирного бедствия и природной катастрофы, может остаться живым хоть что-либо. Вопреки сомнениям это так. Коррумпированные служащие, предельно осторожные ‘проводники за кордон’ и самоотверженные, все чаще случаются прибытия новых неучтенных лиц на закрытый объект. Буквально с каждым месяцем прорваться в зону становиться всё сложнее, но и количество заинтересованных в ней всё растёт. Люди приходят сюда и группами и в одиночку, создают свои общины и проникаются единомыслием. Зачастую такие билеты заканчиваются в один конец, ведь этот новый мир, что не обозначен ни на какой из имеющихся карт, взывает к себе. Формируются кланы различных идеологий и подходов к эксплуатации зоновских раздолий.Проход в зону возможен, в основе своя лишь с юга ЧЗО, частично с болотистого юго-запада. С востока - водохранилище, с севера – критическая радиация, густые чащи поросшие невиданным и необъяснимый барьер, что буквально превращает сознание разумного существа в ‘кашу бесконтрольных импульсов и потери рассудка’.
Начало нового десятилетия 2000-х стало переменной, буквально отправной точкой в жизни зоны. Информация и слухи из сокрытого объекта просачиваются в жёлтые сми, каждый вовлеченный пытается узнать об этом больше. По черным рынкам уже начинают проходить торги первых экспонатов, что порождены ноосферой. Предметы эти принимают устойчивое название Артефакт. Интерес образующее явления становиться буквальным вложением у потаённых элит этого мира.
cred @potop. @whyahmer
