- 101
- 152
1 января 1997
Лишь через года я понял, что причиной той аварии стало отсутствие зимних шин. Как же это глупо — умереть из-за такой мелочи. Смешно, что эти мелочи могут разрушать жизнь человека. Этот день стал для меня загадкой, я не помню куда мы ехали в тот зимний вечер, не помню во что мы врезались, не помню их лица. Этот день, как непроглядная ночь, висит надо мной до сих пор.
Мой брат... Четырнадцатилетний мальчишка, который за один миг потерял родителей, замкнулся в себе. Я помнил его мечтателем, маленьким лучиком счастья. Но после того дня, глядя на меня, оставшегося в живых, видел лишь боль и вину. Он винил меня. В этом не было его вины. Как еще можно реагировать, когда всё, что ты любил, в миг было разрушено, а человек которого ты терпеть не мог, выжил?
Ростовский детский дом встретил нас холодом и одиночеством. Я не помню, каким был до той аварии, но помню, как все вокруг пытались сочувствовать. Только это сочувствие ничего не значило. Оно не могло вернуть родителей, не могло стереть воспоминания о том дне. Я замкнулся, стал безразличным ко всему. Я помню что я не был таким, я был игривым и радостным пареньком со своими планами на жизнь, я хотел стать военным как мой отец. Брат был единственным, кто держал меня в тепле сиротского дома, не смотря на свою ненависть - он пересилил себя и стал заботиться обо мне. Но и его вскоре забрали — его выбрали в другую семью, в другую жизнь. Он тогда мне сказал, что его забирают в семью военных и что мы однажды свидимся... и я остался один.
В детдоме было не до чувств, это было старое здание без никакого финансирования. Там мы дети, были лишь рабочей силой для воспитателей, ничем не отличавшиеся от тяговых лошадей. Никакого тепла, никакого сострадания. В такой обстановке я стал ломаться, я стал жестоким, нервозным, потому что иначе было нельзя. Отберут последние, что у тебя есть. Я воровал и отнимал еду у слабых, лишь бы самому выжить. Дети вокруг ненавидели меня, как и я их. Но эта ненависть была равноправной, потому что нас всех поглотила одна и та же проблема. Я дрался, был жесток, беспощаден. Сироты знали что драться со мной опасно, ведь меры я не знал, мог избить любого до кровавых ошметков невзирая на возраст. Меня начали опасаться и сторонятся не только дети, но и воспитатели. Лишь через года копания в своей тухлой башке, я понял одну мысль - все эти избиения не были беспочвенными, так я вымешивал свою злость и обиду на других, я не был буйным или жестоким человеком, не управляемым, вовсе нет.
Но клеймо "хулигана" я получил, это стало частью меня. Люди не видели во мне человека, видели лишь зверя. "Псих" — это слово преследовало меня на каждом шагу. Я был болезненно худым, выглядел как настоящий мертвец. Злость, что одолевала мной, ушла, появилась лишь спокойствие, худо-бедно я начал принимать реальность. Годами я -"хулиган", пытался стать невидимым, затихнуть, спрятаться в углах своей комнаты, лишь бы никто не заметил. Меня никто не трогал, но меня все равно опасались. Никто не знал что под маской сурового юнца, скрывался плаксивый нюня. Ведь я жалел бедного себя, думал, что я не заслужил всего этого, что это не должно было случиться со мной. Я делал все чтобы забыться, раствориться, именно писательство этим помогало мне, я умел читать и читал все, что было у меня в руках, книги стали для меня несокрушимой стеной. Благодаря им и их рассказам что были написаны там, я начал приходить к мысли - что я не такой уж уникальный, что есть такие же люди, как я. Что нужно, продолжать, дальше жить..
21 июня 2008
После 18-ти прошло 4 или 5 месяцев как мне прилетела повестка, все это время я занимался подработками, часто менял их и спокойно жил - это было самым спокойным временем на моей памяти. Но то, что меня отправят в горячую точку, я такого не мог предвидеть. Судьба играла со мной другую точку, она хотела меня очень давно убить, но ей никогда этого не удавалась. Но война — это не место для искупления. Она — это место, где теряют то, что осталось. Простые мысли, но такие правдивые. Поначалу там было весело, я смотрел на этих задорных мальчишек и сам начал проникаться всей армейской жизнью, нас учили как правильно стрелять, держать оружие, тактике боя и после отдали на пополнение в шестой корпус. Человек, что руководил нами.. был великим человеком, он был нашим генералом: он не пищи ради голодных солдат, молился за нас и всегда шел с нами в бой. Этот генерал, Варягов, был стальным человеком, он ходил с нами всегда, а не отсиживался в штабе. Он был могучим, он учил нас тому, что нам должно было пригодится в этой мясорубке.
В те моменты когда наш корпус не вступил ногой в поле ада, все проходило очень хорошо. Впервые, именно там, я приобрел узы крепкого братства, эти парни были из всех окраин России, все они были разными людьми, но в наших жилах текло одна кровь, кровь братства, мы были по настоящему едины. Виталий из Волгограда, Сашка с Петербурга и множество прекрасных людей стали для меня друзьями, но лишь этим двоим я мог доверять. Мы всегда шли вместе, держались друг за друга и были как братья, даже записали номера друг друга, хотели после этой войны встретиться... В то время мне казалось что находясь в войне я много начал понимать суть жизни, я стал более собранным, хладнокровным, да и будто мой мозг позабыл все эти ужасы, будто их никогда не было.
Тогда я думал, что смогу убежать от своего прошлого, но вместо этого я нашёл там новую бездну. Каждый день был борьбой за выживание, но не за жизнь. Война не учит как жить. Она учит, как не умереть. Этого я понял лишь тогда, когда наша колонна пошла на штурм районов Грозного. Я помню этот месяц, наша часть семимильными шагами дошла до центра Чечни. Мы взяли в блокаду дворец Дудаева. Каждая ночь — это ад. Сны пропитаны криками, выстрелами, огнем. Люди умирают рядом со мной, их лица запоминаются в деталях, и потом преследуют меня в каждом тёмном углу. Мой собрат из Волгограда, сирота, умер на моих глазах. Его ноги разорвало из российского гранатомета и пока я пытался вколоть ему адреналин - пуля пролетела ему в голову. Множество умных и красивых парней умирали раз за разом за этот клочок земли. Я не мог понять лишь одного: почему умирали они, а я оставался в живых? Почему они, такие достойные люди, умирали пачками, а я, никчемный человек, ничего не сделавший в своей жизни, продолжал жить? Я множество раз мог лишиться жизни, встретившись в раю с родителями, но мне везло: можете сама судьба хотела чтобы я выжил?
30 ноября 2010
Война закончилась, пришли резервы и мы устроили им блокаду. Мы выиграли, но какой ценой.. та бойня, всё ещё со мной. Она живет в каждом звуке, в каждом взгляде. Возвращение домой не принесло мне облегчения. Это старая квартира было для меня пустым местом. У меня больше нет родины. Родина предала меня, она забрала моих товарищей, забрала всё, что у меня было. Именно российским оружием убили моих друзей, страна за которую я воевал предала меня, нет больше матушки России, она ушла, надежда за страну, что было со мной на войне - исчезла. Чечня — это ебанный мрак, самое гнилое место, что существовало на этом свете. И люди изменились, они даже не понимают, не знают, через что я прошел. Как объяснить им, сука, мир, где твоя жизнь на волоске, где каждый день — борьба не за жизнь, а на выживание. Как рассказать тем, кто не видел смерть в глазах других, кто не чувствовал запах крови и стали, кто не прошел через эту бойню, что я им скажу? Что я им дам? Мой слова лишь останутся для них лишь словами, они никогда не узнают, каково это — жизнь солдата. Я потерял что-то важное. Может, это была моя душа, а может, просто способность чувствовать хоть что-то. Даже сейчас я не понимаю, что изменилось во мне.
5 апреля 2011
Я больше не пишу для кого-то. Слова теряют смысл. Война сделала меня таким, какой я есть. Я просыпаюсь каждое утро и не вижу смысла вставать. Но я продолжаю. Почему? Может быть, потому что другого выхода нет. Как автомат, как машина, я продолжаю идти вперёд, хотя не знаю, зачем. Я посетил могилы моих боевых товарищей, что шли бок-о-бок со мой. Жизнь прошла, ушла с меня впереди лишь тьма, которая когда-нибудь поглотит меня полностью. Или, возможно, она уже это сделала.
Тишина в этой комнате раздавала мои мысли. За окном было темно, как будто мир тоже устал от всего и решил погрузиться в бесконечную ночь. Свет тусклой лампы резал глаза, но я не выключал его. В темноте всё становится ещё хуже. В темноте я снова слышу взрывы, крики, вижу лица тех, кто не вернулся. Здесь, в этом унылом помещении, я заперт. В собственном теле. В собственной голове.
Раньше я думал, что когда война закончится, я вернусь к жизни. Но никто не сказал мне, что война никогда не заканчивается. Она просто меняет форму. Здесь, в этой комнате, я веду новую битву. Она происходит не снаружи, а внутри меня. Никаких выстрелов, никакого шума — только холодная тишина и пустота, которая с каждым днём поглощает меня всё сильнее.
Я посмотрел на свои руки. Шрамы. Вдоль запястий, бледные, как паутина. Некоторые старые, почти забытые, другие ещё свежие, красные. Это всё, что осталось от моих попыток найти хоть какое-то ощущение жизни. Казалось, что война забрала все мои чувства — я больше ничего не ощущаю. Ни радости, ни боли, ни тепла. Только этот липкий, бесконечный холод, который заполнил каждую клетку моего тела.
Пять минут назад я разрезал себе руку и капля за каплей они начинали вытекать с меня, и я, наконец, что-то чувствую. Боль. Острая, мгновенная.
Эта боль — это не война. Это не та ужасная, бесконечная агония, что я видел там, на полях боя. Но это хотя бы что-то. Хоть какая-то реальность, которой я могу коснуться. Пока я смотрю, как кровь струится по моей коже, я чувствую, что ещё жив. Может, не до конца, но я всё ещё здесь. Сейчас сидя на столе с этим кровавым дневником, мне хочется сделать это опять.
Интересно, насколько глубоко я должен порезать, чтобы эта боль наконец затмила всё остальное? Чтобы она перекрыла крики в моей голове? Я провожу лезвием глубже, медленно, почти методично. Тишина вокруг меня становится всё громче, как будто мир замер, наблюдая за тем, что я делаю. Шрамы скоро станут частью меня, такими же привычными, как холод.
Сегодня всё было как всегда. Тишина в комнате, гулкое эхо пустоты в моей голове. Но на этот раз я не был один. Анатолий пришёл, как будто просто так, без предупреждения. Я не видел его с войны, да и не ожидал увидеть. Мы редко общались после того, как вернулись. Каждый из нас был по-своему сломан. Мы никогда не говорили об этом напрямую, но оба знали. Иногда даже молчание слишком громкое, когда двое людей несут на себе один и тот же груз.
Он постучал в дверь. Не громко, как будто не был уверен, стоит ли нарушать мой покой. Я открыл, потому что, честно говоря, мне было всё равно. Пустота была настолько сильной, что я больше не чувствовал разницы, с кем или без кого её делить. Когда я увидел его, высокого, крупного, со стальным лицом, я завидовал ему, ведь я мало что из себя представлял - худой, 40 килограммовый дылда, наверно он тогда думал что я стал тем еще уродом.
Мы молчали почти час. Он просто сел на стул, закурил и смотрел в окно. Я сидел напротив, и между нами была эта странная, напряжённая тишина. Казалось, будто два привидения встретились, оба потерянные, оба уже не живущие в настоящем.
Но вдруг он заговорил. Без предисловий, без лишних слов.
— Сейф, я знаю, что ты делаешь, — сказал Александр. Его голос был тихим, ровным, будто он обсуждал какую-то обыденную вещь. — Я через это проходил. И я не скажу, что это поможет.
— Ты про что? — ответил я.
Но он знал. Он всё понимал, потому что сам прошёл через это. Он вытянул руку, и я увидел его запястья — порезы, похожие на мои. Но уже старые, зажитые шрамы.
— Ты думаешь, это поможет? — продолжал он, глядя на свои руки. — Нихуя. Мы не можем просто уйти от этого. Порезы, боль... разве такой участи мы заслужили, доблестные солдаты? Помнишь каким ты был во время служ..
— Не напоминай...
Он затушил сигарету и посмотрел мне прямо в глаза.
— Я думал, что мне никто не сможет помочь. Но, черт возьми, Серега! Мы прошли через это вместе. Мы видели смерть. Мы видели, как она забирала нас всех. Но блять - живы, понимаешь? Мы живы.. я не позволю тебе просто так сдаться.
Я молчал. Внутри меня всё кипело — гнев, вина, боль. Но с его словами пришло странное чувство облегчения. Он понимал. Он видел всё это, потому что сам с этим боролся. Это не были пустые слова сочувствия от тех, кто ничего не знал о том, что внутри меня. Это было от того, кто прошёл тот же ад.
— Ты не обязан это делать один, — сказал он ещё раз, на этот раз мягче. — И я не уйду, пока ты это не поймёшь.
Он остался до позднего вечера. Мы больше не говорили о том, что происходило внутри нас. Но его присутствие, то, что он просто был рядом, вдруг стало для меня спасением. Мы пили чай, курили, обменивались дежурными словами о всякой ерунде. Но я уже знал, что этот день что-то изменил.
Я не один.
25 Августа 2012.
Он знал меня лучше, чем кто-либо другой. Сашка умел видеть в людях то, что они сами о себе не знали. Когда он предложил работу, я уже давно был на грани. Серость повседневной жизни давила, словно невидимый груз, а страх перед будущим растворял последние капли воли. Он говорил с уверенностью — о деньгах, свободе, о том, как мы можем взять свою судьбу в свои руки. И, черт возьми, он знал, как убедить.
— Серый, хватит прятаться, — говорил он, нависая надо мной. — Мы можем сделать что-то большее, чем просто выживать. Тебе только нужно решиться.
В его словах была правда, даже если я не хотел её признавать. Эта жизнь давно перестала иметь смысл. Какой толк в том, чтобы существовать среди тех, кто никогда не поймёт, через что ты прошёл? Работа на СТО в Ростове казалась тогда не столь пугающей перспективой — просто способ уйти от реальности. Но оказалось, что это был лишь фасад.
Мы начали с малого. Переделывали травматическое оружие в боевое, как два механика, которые чинят машины, но вместо двигателей настраивают стволы и глушители. Андреев был мастером в этом деле — у него буквально были золотые руки. Он собирал пистолеты, делал кустарные глушители из мусора, всё выглядело так, будто развалится на первом выстреле. Но нет, с его умениями вся это приблуда работала как часы. Даже сделанным ими дробь хорошо себя показали. Он был одержим этим делом.
— Это не просто оружие, Серый, — говорил он, свинчивая детали. — Это наш билет. Мы нужны людям. Особенно этим ребятам с другой стороны.
Я долго не мог понять, о чём он говорит. Криминальные круги начали проявлять интерес к нашей работе. Их привлекали не только наши переделанные пистолеты, но и сами возможности, которые мы предлагали. Вскоре дело дошло до того, что мы начали продавать оружие за границу. Наибольший интерес был со стороны Украины. Тогда меня ещё не волновало, что мы продаём оружие тем, кто мог им воспользоваться против кого угодно.
Но был один заказ, который выделялся. Он пришел от "сталкеров" — людей, которые стремились проникнуть в Чернобыльскую зону отчуждения. Почему они туда рвались, что их туда тянуло — я никогда не спрашивал. Но Сашка говорил, что это не просто любопытство.
— Они ищут там что-то важное, — говорил он, не отрываясь от сборки пистолета. — Думают, что там можно найти ответы. И они готовы платить хорошие деньги за то, чтобы добраться туда.
Зона… Это место само по себе манило меня. Как будто оно было чем-то больше, чем просто территорией, заброшенной после катастрофы. Как будто там, среди разрушенных зданий и ржавых остовов, скрывался ответ на мои вопросы.
25 Сентября 2013 года.
Он решил отправиться на ЧЗО, и я понял, что просто бросить его не могу. Мы с Саней прошли через столько дерьма, что это казалось мелочью по сравнению с тем, что было раньше. Мы делали то, что другие не могли. Это было не просто бизнесом, это было нашим способом выживания.
Он рвался туда ради больших денег. Ради жалких купюр, которые можно было заработать, пробравшись в зону. Но я знал, что его тянуло не только это. В его глазах я видел что-то большее — безумие, жажду того, что не могло быть объяснено словами. Заказов от стороны сталкеров было предостаточно, и кажись, мой друг верил в эти байки. Я его отчасти понимал, он всегда пытался найти выход из этой серой реальности, выделится чем-то, и видимо, Чернобыльская зона стала его очередной попыткой найти себя.
Я, откровенно говоря, не хотел туда. Мне этих денег было достаточно, хватало и нашего бизнеса. Но без Сашки я не мог продолжать. Он был движущей силой, тем, кто удерживал всё это на плаву. Без него я бы просто потерялся, у меня не было такого же опыта как у него. И когда он сказал, что уходит, я понял — оставить его просто так я не могу.
— Ты уверен, что это единственный выход? — спросил я его тогда, когда он впервые упомянул о Зоне.
— Нет, — ответил он, не отрывая взгляда от ствола, который чистил.
Я не был таким умелым, как он. Все эти оружейные переделки, кустарные патроны — было его рук дело, в этим криминалитете я больше играл роль помощника-охранника. Неважно, что нас ждёт. Я не мог позволить ему уйти одному, это не был тот путь, которым мы всегда шли. С нами всегда было что-то большее — дружба, верность. Мы прошли через кровь и грязь, через войну и отчуждение. Мы пережили это вместе, и я знал, что должен быть с ним там, в Зоне.
Мы собрали всё необходимое. В этот раз это не было для продажи, это было для нас самих. Я взял всё, что могло пригодиться: стволы, патроны, инструменты для ремонта, противогазы. Это был риск, но риск для нас стал чем-то обычным.
Последнее редактирование:
