0
- 8
- 48
Мысль словно гнилая веревка, вот-вот порвется. Пацан жадно вдыхает спертый воздух, вонь сырого камня, грибной плесени, его пота, немытой плоти и страха, что крепко вцепился в него и не отпускает. Где-то в глубине пещеры капля срывается в лужу. Звук эхом разносится по лабиринту, мозг додумывает и превращает звук в сотни голосов. Ему часто чудятся шепоты. Особенно за спиной. Особенно когда он один. Эта пещера... Шахты, странные закоулки, трещины, ведущие в никуда. И дом. И тюрьма. И убежище. И нянька. Укрытие от выбросов, разрывающих небо над головой тоннами камней, от всего живого, от мутантов, бегающих и вопящих снаружи. Но главное от самого себя. Здесь все решено за тебя. Не нужно выбирать. Нужно просто не сойти с ума. Его звали Владом. Теперь он Визгун. Так его окрестил Штейгер. С прищуром, ухмыляясь сквозь дым самокрутки, глядя как бинт на обрубках окрашивается в тёмный цвет.
Он и завыл. Хоть и тихо, но кличка прицепилась намертво.
Мысль оборвалась. Вместо пещеры перед глазами поплыл давний, тоскливый Киев, как гадкий сон. Детство в хрущевке, из кастрюли запах капусты, которую он терпеть не мог, и безнадега. Отец - растворился в алкоголе и обиде на весь свет. Непредсказуемый. Но не сказать, что он был садистом в чистом виде. Мог за пятерку по рисованию расчувствоваться и чмокнуть в макушку, а мог прожечь взглядом за громко поставленную кружку на стол, тогда все сжималось от страха. Парень научился определять настроение отца сразу, как тот переступал порог. Как сидит в кресле, какое у него дыхание, сколько пустых бутылок на столе. Чтобы просто выжить в этом дурдоме, надо было стать невидимкой. Мать - вечно уставшая птица, бьющаяся о стекло нищенской зарплаты. Она и научила его искусству пассивной агрессии и манипуляциям жалостью. "Тише, Владик, папа устал", "Не зли его, нам же потом хуже", "Вот видишь, из-за тебя опять...". Иногда он даже завидовал соседскому мальчишке, которого отец просто бил ремнем. Жестко, да, но за то честно и по расписанию. А тут – даже нормально возненавидеть нельзя, потому что иногда, очень редко, отец мог быть вроде бы даже добрым. Постоянная двойственность окончательно подорвала его доверие к миру.
В школе он был тихим, даже робким, старался не привлекать к себе лишнего внимания. Ходил в художественную, где рисовал унылые и безликие натюрморты, мечтая не о признании, а просто об одном - чтобы его оставили в покое. Чтоб эта повсеместная, липкая грязь, его не поглотила. Учительница все время говорила, что у него нет внутреннего стержня. А зачем внутренний стержень, если он только притягивает удары? Он боялся драк, ведь ударить, это значит стать стороной конфликта, а он хотел лишь наблюдать, боялся громких голосов, издевок. Боялся самой жизни, пожалуй. Его демон был труслив - обыкновенная, бытовая трусость. Хотя, пожалуй, трусость для действия. Его демон был позицией. Позицией жертвы, которой все должны. Мир это злая и несправедливая штука, а он хрупкий фарфор, который все почему-то не остерегаются бить. Он увлекся танцами. На самом деле... это был странный, отчаянный побег. На паркете он был не Владом-загнанным-в-угол, а просто телом, сливающимся с ритмом техно.
Зона манила. Не романтикой приключений, нет. Легкостью денег? - тоже нет. Слухами и мифами об артефактах, о несметных богатствах, спрятанных в слепых зонах? - возможно. Манила возможностью не выбирать. Идиоты. Они были полными идиотами. Он вновь сошёлся со старыми знакомыми, такими же потерянными. Штейгер, которого он длительное время знал с района, вернулся из какой-то шабашки с деньгами и дикими историями. Идея Зоны пошла от него. Влад к нему прилип.
В школе он был тихим, даже робким, старался не привлекать к себе лишнего внимания. Ходил в художественную, где рисовал унылые и безликие натюрморты, мечтая не о признании, а просто об одном - чтобы его оставили в покое. Чтоб эта повсеместная, липкая грязь, его не поглотила. Учительница все время говорила, что у него нет внутреннего стержня. А зачем внутренний стержень, если он только притягивает удары? Он боялся драк, ведь ударить, это значит стать стороной конфликта, а он хотел лишь наблюдать, боялся громких голосов, издевок. Боялся самой жизни, пожалуй. Его демон был труслив - обыкновенная, бытовая трусость. Хотя, пожалуй, трусость для действия. Его демон был позицией. Позицией жертвы, которой все должны. Мир это злая и несправедливая штука, а он хрупкий фарфор, который все почему-то не остерегаются бить. Он увлекся танцами. На самом деле... это был странный, отчаянный побег. На паркете он был не Владом-загнанным-в-угол, а просто телом, сливающимся с ритмом техно.
Зона манила. Не романтикой приключений, нет. Легкостью денег? - тоже нет. Слухами и мифами об артефактах, о несметных богатствах, спрятанных в слепых зонах? - возможно. Манила возможностью не выбирать. Идиоты. Они были полными идиотами. Он вновь сошёлся со старыми знакомыми, такими же потерянными. Штейгер, которого он длительное время знал с района, вернулся из какой-то шабашки с деньгами и дикими историями. Идея Зоны пошла от него. Влад к нему прилип.
Первый день в З.О.Н.Е выбил все желание сюда соваться. Тяжелый воздух, которым не надышаться. Давящая тишина. Слишком яркая и едкая трава. И постоянное ощущение, что на тебя смотрят. Со всех сторон, из тумана, с желтого неба. Его трусость проснулась, раздулась, превратилась в зверя, рвущегося из груди. Он блевал от страха. Штейгер вел их компанию, злой как черт и собранный. Все молчали, понимали, куда вляпались. Кто-то сзади тащил рюкзаки, кто-то скрипел зубами. А потом аномалия. Кислотник, как сказал позже Штейгер. Просто пятно странной земли. Серега пошел первым. На разведку. И провалился. В эту землю. Она просто сожрала его. Сапог, плоть, кость, все пошло туда. Он и заорал, как свинья резанная. Потом тишина. И жуткий хлюпающий звук.
Ангар древний, прогнивший насквозь. Рывок, неосторожный, стал последней каплей. Балка, державшая часть перекрытия, просела. Платой стали два пальца. Виной тому собственная паника. Зацепился рюкзаком за арматуру в полутьме, рванул, потерял равновесие. Падая, сунул руку куда не надо. Хруст... Боль... И щелчок ловушки, старой, дедовской, на растяжке. Просто кусок проволоки. Она не отрезала. Она… раздавила. Размолола кость и мясо в липкую кашу. Ну он и завизжал. Высоко, по-женски, по-заячьи. Так родился Визгун.
Ребята нашли его. Вытащили. Влад грохнулся на землю, потеряв сознание от шока и боли. Штейгер молча перетянул обрубок грязным бинтом. А потом проклятый дождь. Бесконечный. И надвигающаяся туча нового выброса. Все метались как тараканы и наткнулись на спуск в шахты. Спасительную яму. Ловушку. Сначала это было убежище. Потом казарма. Теперь склеп. Склеп для живых.
Очнулся в пещерах. Штейгер сидел над его телом. Спасибо, конечно, но он даже на спасителя не похож. Скорее надзиратель. Был будто тюремщиком, который виноват в том, что Влад - Влад. И началась новая жизнь. Пещеры, вечная тьма. Капли капают, аж давит на мозги. Шаги уходят к выходу и возвращаются. Никто уже почти не общается, все просто существуют. Он привык к темноте. Сначала боялся, прятался в свету. Потом начал видеть все лучше и лучше. Можно сравнить с пиратом, что носил на своем глазу повязку, а потом снял ее. Адаптировался, по сути. Подзаучил повороты. Пожалуй, это даже перестало быть тюрьмой. Стало частью его самого. Внешний мир - с солнцем и смертью - стал далеким сном.
В пещерах он стал другим. Зависть стала кислой, как желудочный сок. Считал, сколько тушенки сьели его братья и сестры по несчастью, не украли ли у него что. Он ненавидел их целые руки. Но эта ненависть была трусливой. Она выливалась не в конфликт, а в мелкое пакостничество. "Забывал" подзарядить аккумулятор фонаря, "не слышал" зова, когда нужно было подстраховать у входа. К тому же тоска дикая, серая, как эти подземелья. Он ловил себя на том, что крайне часто вспоминал запах маминой тушеной капусты, ребят из художки, даже серый Киев кажется потерянным Раем. Ад... он здесь, в этих двух обрубках на руке.
Последнее редактирование:
