- 754
- 1 625
ЛИЗА: СТРАДАЮЩАЯ — ЗОВ РЕБЁНКА
***
***
***
***
Ночь. Окошко. Тумбочка. Кровать. Лунный свет, пробивающийся через окно хрущёвки, освещает облезлые обои спальни. Среди захудалой, потертой временем мебели располагается юнец — Антон Силоруков. Открытая нараспашку дверь комнаты позволяет увидеть узкий, тёмный коридор гостиной, в конце которого располагается выход из квартиры. На часах, что висят в зале, уже полночь; только их тиканье прерывает гробовую тишину, повисшую в столь поздний час.
Взгляд мальчика прикован к входной двери: он ждёт чего-то. Или кого-то. Но с каждой минутой ожидание кажется все более и более бессмысленным, желанного чуда не произойдет — прихода матери домой. Силоруков раздосадованно падает на кровать. Человек в ночи остается наедине с собственными мыслями, полностью уходя в них; но Антон всегда был предоставлен самому себе и днем, и ночью, сколько себя помнит. Детскому сознанию тяжело справляться с таким единением и пытаясь хоть что-то понять, оно погружается в сложные, длительные раздумья, итог которых — порыв негативных эмоций.
Взгляд мальчика прикован к входной двери: он ждёт чего-то. Или кого-то. Но с каждой минутой ожидание кажется все более и более бессмысленным, желанного чуда не произойдет — прихода матери домой. Силоруков раздосадованно падает на кровать. Человек в ночи остается наедине с собственными мыслями, полностью уходя в них; но Антон всегда был предоставлен самому себе и днем, и ночью, сколько себя помнит. Детскому сознанию тяжело справляться с таким единением и пытаясь хоть что-то понять, оно погружается в сложные, длительные раздумья, итог которых — порыв негативных эмоций.
Много мыслей было в его голове, заставляя ту наливаться свинцом от глубины и серьёзности тем, что он обдумывал; и весь этот свинец внутри него медленно закипал, ведь не находилось ничего, что могло бы помочь от него избавиться. Столько вопросов — и ни единого ответа. Детство протекает в нескончаемой фрустрации.
Антон проваливается в дрему под разгар дум. Издали доносится глухой щелчок дверного замка…
***
ЛИЗА: СТРАДАЮЩАЯ — БРЕД ЛИ, МАЛЫШ?
Днем хуже чем ночью: солнечный свет показывает во всей красе блеклую, серую действительность. Маленькая двухкомнатная квартира, помотанная жилая комната с минимальной мебелью из советских времен и все это располагается на полупустом проулке спального района, напоминающего бетонный пустырь, чем улицу жилого города; встретить хотя бы десяток прохожих в будни — уже большое везение. Силоруков ещё с одиннадцати лет был приспособлен к самостоятельности, ведь мать пропадала то на работе, то по личным делам и видел он ту либо ранним утром, либо поздней ночью, либо в её единственный выходной; напоминанием о том, что у него вообще есть родитель была материнская спальня, чужие личные вещи и смутная память её лица. Это было странное чувство для Антона — с трудом вспоминать как выглядит его мама.
Поход из дома до школы был невыносим. Из раза в раз приходилось в холодную погоду, укутавшись в куртку, брести по безлюдным улицам через туман, холодный ветер и дождь северного климата; зачастую это все выглядело так, что Антон идёт из ниоткуда в никуда, где ни там, ни тут его никто не ждёт. Учёба не была столько противной, сколько то, что было вне нее — жуткое одиночество. Мальчику, что бОльшую часть времени находился один, с трудом удавалось проявить себя среди сверстников из-за смутных понятий о том как это делать, для многих он казался странным; а многие дети не скрывали своего пренебрежения к ребёнку, что ведёт себя тише воды, ниже травы и едва помнит свою мать. А то, что отец от него ушёл — это окончательный аргумент для детворы в пользу того, чтобы не принимать чудака к себе.
Многое пришлось переживать юноше из-за всего этого — постоянные упреки, смешанные с грубыми подколами, в том, что его папа ушёл из семьи за молоком, сигаретами и хлебом. Ситуация усугублялась: задирания дошли до избиений. Слабый загибается перед сильным из-за невозможности постоять за себя. Трудно дать сдачи из-за робости с которой никто не помог справиться.
За помощью и поддержкой к кому-либо было сложно обращаться – учителя пытались что-то предпринимать, но каждая профилактическая беседа была безрезультатной и, более того, усугубляла положение дел: дети воспринимали это в штыки. Мать из-за бессилия от изнурительного труда в нелегкое время была занята; ее реакция на ситуацию была холодной, и Антон не мог понять, как та относится к его проблемам. Ее потуги что-то сделать воспринимались неохотными, словно собственный сын — это сродни снегу, свалившемуся посреди лета.
На крики о помощи никто не отзывается. Попытки добиться поддержки хоть от кого-то принималось всеми как назойливость от ребёнка, который хотел просто понять за что с ним так, не говоря уже о его старании исправить это.
«ПОДЛИЗА!» — всё, что приходилось слышать Силорукову на каждое свое действие детскими голосами. Взрослые старались избегать участия в разборках, когда те обострились, ибо у них были и свои накалы страстей похлеще, чем чужой юношеский максимализм и его жертва.
Многое пришлось переживать юноше из-за всего этого — постоянные упреки, смешанные с грубыми подколами, в том, что его папа ушёл из семьи за молоком, сигаретами и хлебом. Ситуация усугублялась: задирания дошли до избиений. Слабый загибается перед сильным из-за невозможности постоять за себя. Трудно дать сдачи из-за робости с которой никто не помог справиться.
За помощью и поддержкой к кому-либо было сложно обращаться – учителя пытались что-то предпринимать, но каждая профилактическая беседа была безрезультатной и, более того, усугубляла положение дел: дети воспринимали это в штыки. Мать из-за бессилия от изнурительного труда в нелегкое время была занята; ее реакция на ситуацию была холодной, и Антон не мог понять, как та относится к его проблемам. Ее потуги что-то сделать воспринимались неохотными, словно собственный сын — это сродни снегу, свалившемуся посреди лета.
На крики о помощи никто не отзывается. Попытки добиться поддержки хоть от кого-то принималось всеми как назойливость от ребёнка, который хотел просто понять за что с ним так, не говоря уже о его старании исправить это.
«ПОДЛИЗА!» — всё, что приходилось слышать Силорукову на каждое свое действие детскими голосами. Взрослые старались избегать участия в разборках, когда те обострились, ибо у них были и свои накалы страстей похлеще, чем чужой юношеский максимализм и его жертва.
Весь итог — клеймо. Теперь одиночество перетекало в изгойство.
***
Четырнадцатилетие. Этап каждого человека. Для Антона оно наступает в девяносто восьмом году. Со зрелостью начинают проясняться те вещи, что казались непонятными до; например стало очевидным то, что серая действительность дворов Нежина, в котором жил Силоруков, вызвана кризисом в стране, породившим высокую преступность и низкий уровень жизни. Но многое осталось в тайне: истинное отношение матери, отсутствующая отцовская фигура и то, что грядёт впереди. Рассуждения парня с самим собой о этом ни к чему не приводили, по крайней мере удовлетворительных для него ответов не было. Мамино вспоминать всё труднее, а о папином памяти нет.
Зажатость со всех сторон заставляет в себе замкнуться. Трудности взаимодействия с окружающим миром достигают своего пика. Все кругом злые, от детей до стариков каждый готов друг другу перегрызть глотки. Как бы Антон не верил в родную мать несмотря на её безучастие, но она где-то там, вдали; одна надежда, в смутной пелене, не поможет ему пока он здесь — в суровой, жестокой реальности и полной безысходности.
Хотелось из неё уйти. Кругом разруха, чернь и ужас, где на каждом шагу ожидает лишь презрение и обреченность, пока бытие напоминает мусор, где люди подобно червям копошатся в нём. Подростковое сознание чутко к боли, испытываемое несколько лет подряд. Он загнан в угол. Если действительность нельзя изменить, то стоит попробовать «забыть» её: бороться с этим нет ни сил, ни возможностей.
Многие подростки в этом возрасте сталкиваются с курением, алкоголем, а некоторые и с употреблением наркотиков; детская наркомания распространённая проблема в СНГ после распада Советского Союза и сдавшийся отреченец был среди тех кто потянулся к этому, в своем желании. Осознанно. Антону, как «убогому», было проще контактировать с такими же «убогими» — с сиротами, дебоширами и прочим неблагополучными ребятами, на которых обычно указывают пальцем и тихо говорят, что это «те самые». Терять особо нечего, ибо многое не имеется — лишь жизнь, шаткая вера и сомнения обо всём.
Зажатость со всех сторон заставляет в себе замкнуться. Трудности взаимодействия с окружающим миром достигают своего пика. Все кругом злые, от детей до стариков каждый готов друг другу перегрызть глотки. Как бы Антон не верил в родную мать несмотря на её безучастие, но она где-то там, вдали; одна надежда, в смутной пелене, не поможет ему пока он здесь — в суровой, жестокой реальности и полной безысходности.
Хотелось из неё уйти. Кругом разруха, чернь и ужас, где на каждом шагу ожидает лишь презрение и обреченность, пока бытие напоминает мусор, где люди подобно червям копошатся в нём. Подростковое сознание чутко к боли, испытываемое несколько лет подряд. Он загнан в угол. Если действительность нельзя изменить, то стоит попробовать «забыть» её: бороться с этим нет ни сил, ни возможностей.
Многие подростки в этом возрасте сталкиваются с курением, алкоголем, а некоторые и с употреблением наркотиков; детская наркомания распространённая проблема в СНГ после распада Советского Союза и сдавшийся отреченец был среди тех кто потянулся к этому, в своем желании. Осознанно. Антону, как «убогому», было проще контактировать с такими же «убогими» — с сиротами, дебоширами и прочим неблагополучными ребятами, на которых обычно указывают пальцем и тихо говорят, что это «те самые». Терять особо нечего, ибо многое не имеется — лишь жизнь, шаткая вера и сомнения обо всём.
Такой посыл Антон получил, придя в обитель зла — закоулки трущоб. Одна подворотня между помотанными временем брежневками уже кишила местной детворой, от десятилетних до пары совершеннолетних абырвалгов, те донашивали одежду за своими предками, докуривали бычки с земли или мяли целлофановые липкие пакеты, между тем расчесывая до крови множественные следы на руках; а некоторые, без зазрений совести, кололись шприцами или раскуривали что-то в обрывках тетрадных листов. Вид у каждого был по своему отвратителен: бледная, резиновая кожа в гематомах, словно натянутая на скелет, дрожащие ладони с ломкими ногтями, рассеянный стеклянный взгляд блестящих то ли от зависимости, то ли от выступивших слез на красных больных глазах, что смотрели чётко и на пришедшего, и на даль за его спиной. Но Силорукова это не остановило. Забыть, хотя бы на мгновение всю боль, пережитую в этом мире — всё, что надо было черной овце, пока его пастушка за ним не следит.
Первая сигарета изгоя — окурок, подобранный с чёрного входа магазина. Далее полноценная сигарета. Затем по пачке. Две. В день. Первое вещество изгоя — два выдавленных тюбика клея в пакет. Далее пробитый баллон освежителя воздуха. Затем лак для волос, противокашлевые средства и бытовая химия. Списанные транквилизаторы. На психотропные наркотические вещества не хватало денег, возможностей и отваги; да и многое горемыке не надо было, когда последствия интоксикации позволяют не думать ни о чем. Скромные затраты с карманных денег, накопленной мелочи и иногда парой гривен с семейной казны оправдывали желаемое, так как тратить их приходилось на одного себя. Среди малолетних наркоманов не нашлось места.
Скитание по социальному дну преодолевает тягость на её поверхности. Засунуть голову поглубже в химический песок, как страус — самое лучшее, до чего дошёл Антон. Того всё устраивало, если это позволяло дольше не видеть тошного мира, в котором его встречают косые взгляды, хмурые лица, колкие фразы, больные удары. Жизнь напоминает серую мазню на стене подъезда, нарисованную укуренным ребёнком в желании изобразить солнце. Последствия удавалось скрыть и из-за обширности подобного рода проблемы, что рук не хватает и то, что для многих есть что-то серьезнее; тогда и каждый человек выглядел как черт, выбравшийся из недр Ада. Для матери это казалось все вытекающим из-за, якобы, нынешней мировой обстановки, одиночества сына и нищеты, поэтому правда для неё была, как казалось Антону, не очевидна. Но почему она так легко это приняла — было не очевидно уже Антону.
Первая сигарета изгоя — окурок, подобранный с чёрного входа магазина. Далее полноценная сигарета. Затем по пачке. Две. В день. Первое вещество изгоя — два выдавленных тюбика клея в пакет. Далее пробитый баллон освежителя воздуха. Затем лак для волос, противокашлевые средства и бытовая химия. Списанные транквилизаторы. На психотропные наркотические вещества не хватало денег, возможностей и отваги; да и многое горемыке не надо было, когда последствия интоксикации позволяют не думать ни о чем. Скромные затраты с карманных денег, накопленной мелочи и иногда парой гривен с семейной казны оправдывали желаемое, так как тратить их приходилось на одного себя. Среди малолетних наркоманов не нашлось места.
Скитание по социальному дну преодолевает тягость на её поверхности. Засунуть голову поглубже в химический песок, как страус — самое лучшее, до чего дошёл Антон. Того всё устраивало, если это позволяло дольше не видеть тошного мира, в котором его встречают косые взгляды, хмурые лица, колкие фразы, больные удары. Жизнь напоминает серую мазню на стене подъезда, нарисованную укуренным ребёнком в желании изобразить солнце. Последствия удавалось скрыть и из-за обширности подобного рода проблемы, что рук не хватает и то, что для многих есть что-то серьезнее; тогда и каждый человек выглядел как черт, выбравшийся из недр Ада. Для матери это казалось все вытекающим из-за, якобы, нынешней мировой обстановки, одиночества сына и нищеты, поэтому правда для неё была, как казалось Антону, не очевидна. Но почему она так легко это приняла — было не очевидно уже Антону.
***
Двухтысячные. Второй год «нового времени». Но жизнь кажется старой. Люди пытаются справиться с последствиями развалившегося Союза, полученной «независимостью» и преградами на своем пути. Этой стране приходится многое пережить, её жителям и зрелому Антону. Юношество минуло из жизни обжигающей вязкой мутью, лишь шрамы остались от неё. Обострившийся токсикомании дали свои плоды — все четыре года пролетают в густом тумане, отравленное сознание не способно ни то что вспомнить, а хотя бы осознать, что что-то было. Действительность вокруг стала чем-то несуществующим, схожим с долгим сновидением во время которого, как при перелистывании блокнота, одно событие сменяется вторым. Потрескавшийся разум заклеен. Ба-дум-тс. Сам Силоруков изменился. Взгляд в зеркало показывал исхудавшее бледное лицо подрастающего парня с рыбьими глазами, пялящегося на самого себя то ли в недоумении, то ли в досаде; уже в таком возрасте проявляются морщины из-за стресса, впалые щёки обнажают скулы, а ломкие волосы выпадают при прикосновении к ним. Постоянная сухость во рту, тяжкое зловонное дыхание, нескончаемая тяжесть в груди, перетекающая во что-то жгучее при сильных нагрузках. Он выглядел старше чем есть, а ощущал себя в разы хуже.
И не только он — ещё его мать. Если до этого она была замученной работой женщиной без сил, старающаяся что-то изредка решить, то сейчас она превратилась в озлобленное нечто, что огрызается на своего ребёнка. Антон опасался то, что она могла начать о чём-то догадываться, но к его сожалению настоящие причины оказались в разы страшнее.
В поздний вечер сын застал родителя за столом, у которого была затушенная сигарета в одной руке, поллитровая бутылка в второй. Она что-то нашептывала сама себе всё одинокое сумрачное застолье. Её лицо было скрыто в кухонном полумраке и длинных волосах, тусклый свет луны позволял разглядеть только черствые ладони, иссохшие пальцы и поблескивающие глаза, устремленные на пришедшего. Этот взгляд пронизывал до глубины души; хмурый, сердитый взор исподлобья, заставляющий сковаться только от того, что так на тебя смотрит родной человек, а через поступающую дрожь можно разглядеть только блеклые зрачки — единственное различимое в тьме. Только тиканье часов прерывали гробовую тишину. Знакомые обстоятельства.
Даже здесь пришлось слышать это. Через пьяное рассерженное бормотание собственной матери. В воздухе, вместе с сигаретным смрадом, пылью и спиртом витало напряжение, перетекающее в нарастающую тревогу. То, что упоминают отца в таком ключе — очень плохой знак. И от этого не уйти.
В эти слова не хотелось верить до последнего. Неизвестно, что было ужасным в этой ситуации — внезапные откровения, то что они происходят через пьянство или с чьих уст это сорвалось. Все сразу. Как удар под дых. Силоруков не оправился от такого. Его настиг животный страх из-за услышанного, будто сейчас у его горла не проглатываемый ком, а острие лезвия; но в данный момент хотелось умереть моментально и быстро, чем терпеть такую боль. Его разрывало изнутри, все то, что в нём копилось годами, от горечи до едких веществ — собиралось выйти наружу беспрерывным, мерзким потоком. Жжение в груди нарастало, а дыхание захватывало настолько, что в один момент каждый вздох сворачивал внутренности. Всё закипало.
Последняя надежда разбилась прямо на его глазах. Если до этого Антон через призму детского сознания мог воспринимать мать как мать, а не человека, зарабатывающего на жизнь и пропадающего на работе даже в те моменты, когда она была обязана быть рядом, то сейчас перед ним восседало живое разочарование. Так затоптать отголосок веры во что-то хорошее, что едва ли держалось, но было как висящее, сакральное нечто, до которого Силоруков хотел дотянуться, как бы низко не опускался — надо уметь. На протяжении нескольких лет она вяло тужилась, но в один момент перестала, решив скинуть с себя бремя — своего ребёнка.
Последняя надежда разбилась прямо на его глазах. Если до этого Антон через призму детского сознания мог воспринимать мать как мать, а не человека, зарабатывающего на жизнь и пропадающего на работе даже в те моменты, когда она была обязана быть рядом, то сейчас перед ним восседало живое разочарование. Так затоптать отголосок веры во что-то хорошее, что едва ли держалось, но было как висящее, сакральное нечто, до которого Силоруков хотел дотянуться, как бы низко не опускался — надо уметь. На протяжении нескольких лет она вяло тужилась, но в один момент перестала, решив скинуть с себя бремя — своего ребёнка.
В детстве непонятные вещи проясняются с взрослением, но узнать такую горькую правду было немыслимым. С другой стороны, это было одновременно и очевидно. Слишком много обстоятельств совпадало — то, что матери только сорок лет в восемнадцатилетие сына, отсутствие мужа, отстраненность от родственников и ребёнка. Ныне к этому добавился кризис среднего возраста, когда до обоих, находящихся на кухне дошло то, что никто из них всего этого не хотел — мамаша своего дитя, а дитя своей жизни. Ушедшему папаше, наверное, повезло не видеть этого. А от обдумывания всей ситуации Антона становилось тошно, так как он нежеланный отпрыск. Стало понятно, почему парень не видел ни бабушку, ни дедушку материнской линии — для них он живая причина разочарования в дочери. Его рождение развалило семью, которой никогда и не должно было быть. Оставшаяся ошибка молодости.
***
ЛИЗА: СТРАДАЮЩАЯ — БРЕД ЛИ?
***
ЛИЗА: СТРАДАЮЩАЯ — БРЕД ЛИ?
***
Теперь он один. Совсем. Тот вечер перевернул все вверх дном. Антону казалось, что тем маргиналам, оставшихся в переулках под кайфом, повезло больше чем ему. Они знали к чему придут и каков их конец — а он нет. Туман, в котором протекала вся зрелая жизнь, стал непроглядным и Силоруков блуждал в нём как ёжик из одноимённого произведения; только у него нет ни медвежонка к которому он может приди, ни чуда, что его спасёт из этой пучины и самого смысла нахождения в мгле. Таков шаг в взрослую жизнь. Бродяжничество приводят его на вокзал. За спиной помятый школьный рюкзак, оставшийся с тех временем, пара личных вещей и часть украденных у матери сбережений. Остается сесть в случайную маршрутку. Где конечная — меньше всего волновало пассажира, ибо идти некуда и не к кому: нет ни друзей, ни родственников, ни следа бросившегося его опекуна.
Пара ночей на зимних улицах где-то под лестницей в подъездах. Всё это время скиталец пытался обдумать сложившуюся ситуацию, но ничего путного не выходило. В любом случае нужно было искать средства к жизни. И стимул к ней. Он должен кричать, но у него нет рта.
Бродяге удается поселиться в захудалом хостеле, располагающимся в бывшем административном здании одной из крупных пищевых фабрик, опустевших в постсоветское время. Он живет в общежитии и делит комнату с людьми нелегкого пути — приезжими, рабочими, таборами, бедными и прочими. Жители общаги настороженно отнеслись к новенькому, а новенький к ним. Силоруков, закрывшийся в себе, подолгу смотрел в никуда взглядом на «две тысячи ярдов», будто пережил все ужасы войны пока сидел где-то один в коридоре, а по ночам многие слышали как он уже кричит во сне. Никто не понимал как на это реагировать и что с этим делать, да и Антон к себе мало кого подпускал. Приходилось ловить на себе растерянные взгляды.
Пара ночей на зимних улицах где-то под лестницей в подъездах. Всё это время скиталец пытался обдумать сложившуюся ситуацию, но ничего путного не выходило. В любом случае нужно было искать средства к жизни. И стимул к ней. Он должен кричать, но у него нет рта.
Бродяге удается поселиться в захудалом хостеле, располагающимся в бывшем административном здании одной из крупных пищевых фабрик, опустевших в постсоветское время. Он живет в общежитии и делит комнату с людьми нелегкого пути — приезжими, рабочими, таборами, бедными и прочими. Жители общаги настороженно отнеслись к новенькому, а новенький к ним. Силоруков, закрывшийся в себе, подолгу смотрел в никуда взглядом на «две тысячи ярдов», будто пережил все ужасы войны пока сидел где-то один в коридоре, а по ночам многие слышали как он уже кричит во сне. Никто не понимал как на это реагировать и что с этим делать, да и Антон к себе мало кого подпускал. Приходилось ловить на себе растерянные взгляды.
Бытовая химия. Сигареты. Ныне алкоголь. Совершеннолетие позволяло приобретать всё нужное. Мысли о самоубийстве не казались такими пугающими и максималистичными как раньше, когда сейчас по-настоящему нечего терять кроме жизни. Все вокруг удивлялись как Силоруков с таким загубленным здоровьем не помер. Всех обнадёживало, что пьяница-наркоман ни с кем не устраивает потасовки, не ворует вещи и по отношению к другим он сам держится в стороне. Весь ущерб он наносил себе сам. Обостренная аутоагрессия. Самоненависть была результатом прожитых лет за зря. Привычные методы для «забыться» превратились в «самоуничтожиться».
Года идут. На дворе двух тысячный третий год. Затем четвертый. Пятый. Они сменялись
одним календарным листом за вторым. В это время Антон жил как взрослый человек, которого он в детстве встречал на улице. Что было непонятно когда-то давно — стало ясным сейчас. Силоруков занимался всем, чем попадется: одноразовые заработки, изнурительный труд, работа «по чёрному», хищение барахолки, продажа своих вещей и походы на приемку. Ему тяжело вспомнить где, что и как делал, ведь на ношу выпало всего понемногу — от работы грузчиком пару раз до попыток ремонтировать телевизоры без опыта за деньги. Обычно такие эпизоды нарезаются на кинемографичную плёнку, выводятся на сцену, всё это идёт под задорную музыку в ожидании разрыва зрительского зала хохотом.
Выбора не было. Полагаться оставалось лишь на самого себя. Антон рыл яму алкоголизмом и токсикоманией, где планировал разместить свою могилу. Неудивительно, что все пролетело так незаметно, когда валяешься в бессознательном состоянии или, дай Бог, в полуживом. Праздники стали обычными днями, а дни рождения — презренными. Вишенкой на торте служит полное облысение. Силоруков выглядел как восставший из мёртвых покойник, на которого напал вампир и высосал из него все жизненные соки, но тело осталось блуждать в мире живых.
Однако двух тысячный шестой год оказался запоминающимся. Произошло что-то странное. Где-то позади политических разборок и «независимой» жизни государства на тот момент случилось нечто — все начало меняться. Силоруков просто испытывал стойкое ощущение, что что-то свершилось: он это замечал по изменению поведения многих людей, речей на телепередачах и тому, что ритм жизни сменился на более загадочный и тревожный. Произошло нечто такое, что он, человек без интереса к жизни, заметил. При разборе вещей в подвальном помещении административного здания, который был все время закрыт, а открылся по поводу капитального ремонта к двадцатидвухлетнему Антону подошел один из жильцов — сосед по комнате, разнорабочий с Беларуси, переехавший из Минска в Нежин. Изгой запомнил его потому, что он был удивлен, что кто-то ищет лучшую жизнь в Нежине.
Выбора не было. Полагаться оставалось лишь на самого себя. Антон рыл яму алкоголизмом и токсикоманией, где планировал разместить свою могилу. Неудивительно, что все пролетело так незаметно, когда валяешься в бессознательном состоянии или, дай Бог, в полуживом. Праздники стали обычными днями, а дни рождения — презренными. Вишенкой на торте служит полное облысение. Силоруков выглядел как восставший из мёртвых покойник, на которого напал вампир и высосал из него все жизненные соки, но тело осталось блуждать в мире живых.
Однако двух тысячный шестой год оказался запоминающимся. Произошло что-то странное. Где-то позади политических разборок и «независимой» жизни государства на тот момент случилось нечто — все начало меняться. Силоруков просто испытывал стойкое ощущение, что что-то свершилось: он это замечал по изменению поведения многих людей, речей на телепередачах и тому, что ритм жизни сменился на более загадочный и тревожный. Произошло нечто такое, что он, человек без интереса к жизни, заметил. При разборе вещей в подвальном помещении административного здания, который был все время закрыт, а открылся по поводу капитального ремонта к двадцатидвухлетнему Антону подошел один из жильцов — сосед по комнате, разнорабочий с Беларуси, переехавший из Минска в Нежин. Изгой запомнил его потому, что он был удивлен, что кто-то ищет лучшую жизнь в Нежине.
В руки Антона попала книга. На ее толстой синей обложке красовался титул — «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ БОЕВОГО САМБО. ИЗДАНИЕ 1993 Г. АВТОР: . . .». На этой части название было содрано, но содержание осталось целостным. Силоруков подозревал о том, что эту книгу отдали именно ему из-за того, как он мастерски калечит… себя. Забавный каламбур. Второй ба-дум-тс.
К подарку было тяжело прикоснуться. Принять тоже. Это долго расценивалось колкостью, как издевка над его проблемами. Он всё же притрагивается к книжке. Что-то подсказывало, что этому стоит дать попытку — то ли странность этого года, то ли сам факт жеста доброй воли к нему, то ли любопытство, то ли всё сразу. Антон перелистывал одну страницу за второй, его мозг кое-как впитывал информацию с иллюстрациями о том как наносить удары, блокировать их, что нужно для выполнения приёмов. Это неожиданно оказалось увлекательно. Действенный способ выплеснуть злобу. Жаль только то, что до него энциклопедия поздно дошло, так как в детстве не было рядом ни секций, ни тренеров. Тренировки проходили тяжело из-за последствий пристрастия к химозе, пойлу и депрессии; в первые дни совершить простой удар было равносильно поднятию валуна на гору. Но со временем, из-за порыва эмоций, в самообучении был прогресс. Антон изучал приемы самостоятельно, повторяя по справочнику описанные действия, а его местом учений стал коридор вблизи входа, где было меньше всего народу. Днями он валяется на кровати после работы в алко-наркотическом бреду, а ночью разбивает кулаки.
Тело переживает ощущения, сравнимые с американскими горками: то здоровье губят, то вправляют. Глубокая депрессия, аутоагрессия, зачатки кризиса среднего возраста, зависимости — все это напоминает о слабости Антона, его «подлизывании», преследующего онного всю жизнь. Попытки стать сильным через боевое искусство только наращивают это чувство. Он уже может сформировать свой стиль боя — смесь самбо и боли.
***
Тот год изменил всё. Мир стал иным. С каждым годом окружающая действительность становилась другой, пока Антон как прежде вёл самодеструктивный образ жизни, память о котором практически не сохранилась; все, что он переживал на тот момент — чувство тревоги жрёт с каждым днём. Он был, как принято говорить, «наблюдателем» своей жизни. А к двух тысячи двенадцатому всё достигло пика. На улицах он встречал суетящихся людей с кучей сумок, будто они опаздывают на свой поезд; в основном это были мужчины разных возрастов, с лицами будто те уходят на войну в судорожной спешке. С шестого по двенадцатый год их становилось все больше и больше.
Пока Антон стоял на рынке недалеко от незнакомца, который суетился у палатки с рыбацким снаряжением, его взгляд заприметил яркий блик из чужой открытой сумки; присмотревшись в момент, когда «любитель рыбалки» доставал оплату, Антон понял, что это блеснул окуляр гражданского противогаза, небрежно спрятанного под личными вещами. Странный случай повторился несколько раз, но в иных обстоятельствах: первый — наплыв «туристов», «рыбаков», «охотников», «армейцев» и всех тех, кто так себя называл, когда покупал что-то очень странное, по типу изобилия туристических ножей, пожизненного запаса консерв или половину ассортимента барахолок; второе — военная служба правопорядка, которая в городе не появлялась до шестого года, а третье — невообразимое число пропавших без вести по всей стране. И столько новых людей в хостеле из разных точек мира, которые тоже куда-то торопятся, но куда — не говорят. А старые при этом куда-то исчезли. Последнее окончательно ввело его в паранойю о том, что что-то да происходит и это не помешательство, вызванное опасениями о возможном сумасшествии. Мировой кризис не настолько же суров, чтобы вызвать такой удар по людям?
Ответы Силоруков получил в одну из ночей. После тренировки ему ненароком, в коридоре жилых комнат, где были новые постояльцы, приехавшими с Одессы, довелось услышать беседу о том, что поездка в «ЗОНУ» — вопрос жизни и смерти. Приоткрытая дверь в полностью тёмном помещении позволила Антону увидеть двух единомышленников.
Пока Антон стоял на рынке недалеко от незнакомца, который суетился у палатки с рыбацким снаряжением, его взгляд заприметил яркий блик из чужой открытой сумки; присмотревшись в момент, когда «любитель рыбалки» доставал оплату, Антон понял, что это блеснул окуляр гражданского противогаза, небрежно спрятанного под личными вещами. Странный случай повторился несколько раз, но в иных обстоятельствах: первый — наплыв «туристов», «рыбаков», «охотников», «армейцев» и всех тех, кто так себя называл, когда покупал что-то очень странное, по типу изобилия туристических ножей, пожизненного запаса консерв или половину ассортимента барахолок; второе — военная служба правопорядка, которая в городе не появлялась до шестого года, а третье — невообразимое число пропавших без вести по всей стране. И столько новых людей в хостеле из разных точек мира, которые тоже куда-то торопятся, но куда — не говорят. А старые при этом куда-то исчезли. Последнее окончательно ввело его в паранойю о том, что что-то да происходит и это не помешательство, вызванное опасениями о возможном сумасшествии. Мировой кризис не настолько же суров, чтобы вызвать такой удар по людям?
Ответы Силоруков получил в одну из ночей. После тренировки ему ненароком, в коридоре жилых комнат, где были новые постояльцы, приехавшими с Одессы, довелось услышать беседу о том, что поездка в «ЗОНУ» — вопрос жизни и смерти. Приоткрытая дверь в полностью тёмном помещении позволила Антону увидеть двух единомышленников.
Жизнь одесских дельцов висит на нитке, а они думают о прибытке. Антон, затаив дыхание, слушал их беседу, затем рассуждение о перспективе «аномальной золотой жиле», что окупит все высокие риски. Но в какой-то момент один из пожелал покурить. То, что их подслушивал в тёмной ночи одинокий алкаш-токсикоман, не спящий из-за того, что ломает руки до крови об стены полупустого хостела где-то в недрах Украины — самый низкий шанс. Однако он не равен нулю. Поэтому тот скрывается за поворотом. Есть над чем подумать.
ЗОНА звучит как нечто фантастическое, чего не может быть в реальном мире. Детали в чужом разговоре были одновременно и точными, и размытыми, словно два авантюриста сами не знают на что идут и с чем должны столкнуться. Сравнимо с какой-нибудь легендой древнего мира, в духе лабиринта Минотавра или Элизиума. Тем не менее, подслушивать разговором о таинственном месте, что напоминает отдельный мир, кардинально отличающийся от этого — было увлекательным процессом, немного обнадеживающим тем фактом, что Антон не сошёл с ума от необъяснимых вещей кругом и странных обстоятельств. А ЗОНА, если та и впрямь есть, ставит всё совпадения в единую линию. Они связаны? Алкоголик-наркоман долго держал эти мысли в голове.
Ответ пришёл в одну из ночей. Силоруков обыденно изучал приёмы после захода солнца; за прошедшие шесть лет он сам смог овладеть большинством приемом, практикуясь на остатках мебели, кирпичах и подручных предметах, а тело немного пришло в норму, пусть спирта и химии меньше в нем не стало. И вдруг на пороге появляется силуэт — мужчина сорока лет, с растрепанными волосами и пышными усами; огромный красный нос, запах перегара и грязная одежда говорили сами за себя, но его шокированный, испуганный взгляд вводил в ступор, словно перед прошла вся война. Незнакомец стоял как вкопанный, только его взор бегал по комнате, пока глаза по пять копеек не зацепились за Антона. Двое молча смотрят друг на друга в полной тишине.
ЗОНА звучит как нечто фантастическое, чего не может быть в реальном мире. Детали в чужом разговоре были одновременно и точными, и размытыми, словно два авантюриста сами не знают на что идут и с чем должны столкнуться. Сравнимо с какой-нибудь легендой древнего мира, в духе лабиринта Минотавра или Элизиума. Тем не менее, подслушивать разговором о таинственном месте, что напоминает отдельный мир, кардинально отличающийся от этого — было увлекательным процессом, немного обнадеживающим тем фактом, что Антон не сошёл с ума от необъяснимых вещей кругом и странных обстоятельств. А ЗОНА, если та и впрямь есть, ставит всё совпадения в единую линию. Они связаны? Алкоголик-наркоман долго держал эти мысли в голове.
Ответ пришёл в одну из ночей. Силоруков обыденно изучал приёмы после захода солнца; за прошедшие шесть лет он сам смог овладеть большинством приемом, практикуясь на остатках мебели, кирпичах и подручных предметах, а тело немного пришло в норму, пусть спирта и химии меньше в нем не стало. И вдруг на пороге появляется силуэт — мужчина сорока лет, с растрепанными волосами и пышными усами; огромный красный нос, запах перегара и грязная одежда говорили сами за себя, но его шокированный, испуганный взгляд вводил в ступор, словно перед прошла вся война. Незнакомец стоял как вкопанный, только его взор бегал по комнате, пока глаза по пять копеек не зацепились за Антона. Двое молча смотрят друг на друга в полной тишине.
У каждого человека были свои проблемы о которых, рано или поздно, они высказываются. Излить душу. Этим и занимался, как узнал Антон Силоруков, Владимир Павлюк — мужчина честной судьбы из советский семьи, постсоветской закалки и жертва нынешних обстоятельств. Он, под градусом и испугом, изрек тираду о своей жизни первому попавшемуся, ведь как сказал сам «больше не может это терпеть»; за час диалога Влад высказал Антону все невзгоды — проблемы работы на заводе, разборки с оружием на стройке в девяностые, угон купленной «девятки», кредиты и долги, аренда комнаты в хостеле и то, сколько уже накапало на счёт. Потом это перешло в душещипательный рассказ о семье — престарелый при смерти отец, опечаленная жена, сын-инвалид и недоношенная дочь. Всем им он хочет помочь, ибо кроме них у Вовы никого нет ценнее и, «как подобает мужику», тот пошёл решать, казалось, нерешаемые проблемы. Решением было поход в «ЗОНУ» за, аномальными артефактами, деньгами и помощью от неких тамошних индивидуалистов за определённые услуги. Типичная судьба.
Антон, как бы он не хотел, выслушивал Владимира. Он вёл себя сдержанно и тихо, молчал весь монолог и обдумывал то, как так вышло и зачем он слушает. Себе такую наглость отшельник не мог позволить, пусть всегда хотел быть услышанным. Сейчас он на месте жильцов. Иронично. Мужицкое пьяное бормотание навеяло неприятный отголосок прошлого. В один момент слушатель думал встать и уйти от рассказчика, но его остановило упоминание ЗОНЫ.
Резко всё стало понятным. Не может быть такого, что разные люди с других концов света говорят о одном месте, кругом все внезапно исчезают в спешке куда-то, а у некоторых противогазы в сумках. Никто из двоих не чокнулся. Внутри Антона что-то щелкнуло.
Эти слова ошеломили Владимира. Тот кажется мигом отрезвел. Слушатель, после своей реплики, погрузился в раздумья, пока человек напротив переваривал услышанное.
Павлюк надеется на то, что Силоруков его прислушается.
Но Антон не может так жить. Он не понимает ради чего существует. Все думы над этим не приводят ни к чему. Его жизнь напоминает кошмар, длящийся двадцать восемь лет. А сейчас появляется возможность проснуться. ЗОНА, как бы она не пугала остальных до такой степени, что они готовы от увиденного раскаиваться перед случайными людьми, внушила Антону утерянное чувство надежды: у него появляется выбор — либо ставить крест на своей могиле, либо вылезти из вырытой ямы. В любом из вариантов остается одно — здесь, в старом мире, ему делать нечего, если существует новый.
Лысый отреченец глядит на то как усатая пьянь собирается с мыслями, хлопает глазами и, открывает рот в немом удивлении.
Антон говорит как отрезает, сухо и холодно. В ночном полумраке он выглядит ещё хуже, чем при дневном свете. Хмурый взгляд исподлобья заставил Вову съёжиться.
Еще одно слово — у пришлого выпадут усы, волосы и глаза. Масштаб трагедии для него стал яснее солнца.
***
Трудно договариваться с людьми. Тем более если никогда этого не делал. Владимир, оставшийся в хостеле на ночь для связи с родными, как делает это с чёткой периодичностью, был застан врасплох Антоном. Первый жалел о том, что в неадекватном состоянии проболтался второму, поэтому долго отнекивался; он думал ненароком запугать того, дабы разобраться с последствиями своих необдуманных действий, но сломленного человека ничем не повергнуть. Да и то, что Павлюка выслушали без осуждения сыграло свою роль. А ещё то, что Силоруков настораживал его своим поведением: на голову свалился слишком решительный, целеустремленный и отчаянный алкоголик, наркоман и изгой, что если не сделает что-то ужасное с ним — сделает это с собой. Окончательным аргументом послужило то, что Вове дадут все деньги просто за проводку в ЧЗО как за сделку. Тот, с тяжелым вздохом, согласился. Если человек хочет решить свои проблемы в этом месте — пускай. Самого Владимира туда загнала беда.
Подготовка проходит за два дня, ушедших на покупку минимального снаряжения, от гражданского противогаза до провианта на несколько суток, а затем организационный вопрос с путём в Чернобыль. В день Х Антон и Владимир «Гравий», прозванный так среди сталкеров за черствые рабочие руки, встречаются с «Кондуктором», как кличали проводника, в Вышгороде. Затем небольшая прогулка по берегу реки Припять, пересечение побережья на лодке до границ охраняемой территории. Силоруков, Павлюк и безымянный Кондуктор обговаривают план. Проводник обматывает лицо шарфом, поправляет плащ и расчехляет кобуру с пистолетом.
Подготовка проходит за два дня, ушедших на покупку минимального снаряжения, от гражданского противогаза до провианта на несколько суток, а затем организационный вопрос с путём в Чернобыль. В день Х Антон и Владимир «Гравий», прозванный так среди сталкеров за черствые рабочие руки, встречаются с «Кондуктором», как кличали проводника, в Вышгороде. Затем небольшая прогулка по берегу реки Припять, пересечение побережья на лодке до границ охраняемой территории. Силоруков, Павлюк и безымянный Кондуктор обговаривают план. Проводник обматывает лицо шарфом, поправляет плащ и расчехляет кобуру с пистолетом.
Короткие перебежки с интервалом в десять минут под гул мегафона и автоматных очередей, карканье испуганных птиц, пересечение разрушенного моста с свежими следами крови; потом вскрытие некогда запечатанного люка канализационных стоков, где диггеры прорыли ранее замурованные проходы, небольшой привал в техническом помещении с водоснабжением, выход на Кордоне. Антон предстает перед новым миром — ЗОНОЙ, где его встречает неприветливый пейзаж разрушенного катастрофой округа, погибшая природа и пустые разбитые дороги. Силоруков внимательно оглядывает горизонт, пока Гравий и Кондуктор о чём-то болтают.
Проводник осыпал постоянного клиента кучей личных вопросов касаемо нового сталкера, когда сделка подошла к концу. Они оба смотрят на задумавшегося Антона.
Сильные люди порождают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей. Слабые люди порождают плохие времена. Плохие времена рождают сильных людей. Это место родит нового человека из оболочки старого. Как гусеница в бабочку. Чувство тревоги жрало Антона Силорукова, это перестало быть метафорой и нависало как Дамоклов меч, что вот-вот упадёт. И всё же тревога съела его. Пора во второй раз делать шаг в новую жизнь.
Сильные люди порождают хорошие времена. Хорошие времена рождают слабых людей. Слабые люди порождают плохие времена. Плохие времена рождают сильных людей. Это место родит нового человека из оболочки старого. Как гусеница в бабочку. Чувство тревоги жрало Антона Силорукова, это перестало быть метафорой и нависало как Дамоклов меч, что вот-вот упадёт. И всё же тревога съела его. Пора во второй раз делать шаг в новую жизнь.
«Подлизывания», как камень преткновения собственной ничтожности, должен расколоться. Чернобыльская Зона Отчуждения положит начало перерождению. Нет теперь никакой «подлизы». Есть теперь Лиза. Новый человек, пусть и с вызывающим именем, плод отдушины, выраженный в чём-то прекрасном из нечто уродливого. А Антон Силоруков, «Подлиза», остался где-то на границе забора, на пороге двух вселенных. Путь Лизы будет идти с дна до вершины.
Проводник, с ехидной ухмылкой, подкрепляет требование жестом — рука на пистолете. Чудаков везде хватало. Владимир покрутил пальцем у виска, но ничего не сказал.
Время уходить. Лиза молча ушёл вдоль по дороге — прямо в неизвестность.
Время уходить. Лиза молча ушёл вдоль по дороге — прямо в неизвестность.
***
ЛИЗА: СТРАДАЮЩАЯ — ЗОВ БОЛЬШОГО МАЛЬЧИКА
ЛИЗА: СТРАДАЮЩАЯ — ЗОВ БОЛЬШОГО МАЛЬЧИКА
Первое появление в «Деревне Новичков» на Кордоне. Первое задание. Первая проверка на прочность. Первая забранная посылка из тайника в дымоходе. Первая плата. Первый пистолет. Все это протекало одним мгновением. Представление о прежний жизни растрескались об первую аномалию, затем разбились при встречи с мутантом — мутированным нечто, напоминающим то ли свинью, то ли человека, то ли плод фермера из «Свадебной вазы». Человечество живет в обмане за миниатюрным железным занавесом, скрывающим истину, что повергнет всех в шок от того, что труды человечества уничтожены в прах, а ветер рассеет его на новую страницу в новой истории нового мира.
И все-таки — это и манит. Если не удалось быть обычным человеком, с обычными проблемами и обычным счастьем — приходится необычно действовать в необычном месте по необычным обстоятельствам.
Здесь всё ненормально. И здесь все ненормальные.
Попытки заглянуть в объективную, вселенскую истину и спросить себя, дабы получить ответ на желаемый вопрос. Или же достичь его самостоятельно, пока до этой истины ведёт течение и то, с какими подводными камнями нужно справляться. Деньги, материальные ценности, артефакт и прочий ажиотаж большинства меньше всего волновали Тоху, ведь шаг через себя нельзя приобрести за какую-то хотелку. Люди на это тратят жизнь, а порой и две.
Сталкиваться с новым приходилось по делу — от умений обращаться с оружием и навыков ремонта снаряжения до работы в полевых условиях с возможностью есть сапоги в чёрные дни. Тернистая дорога из приключений, раздумий и борьбы с самим собой приводят его к тропе на Староселье после глобальных событий с отключением «Выжигателя Мозгов». По пути на север ЗОНЫ Лиза переживает очередной приступ посттравматического стрессового синдрома, он мчится вперёд в надежде убежать от чего-то или кого-то, однако попадает в аномалию. Слабая разновидность «Карусели», чья интенсивность позволяет закручивать в воздухе жертву без летального исхода, оправдывая своё название. На седьмом кругу Ада, после очередного умеренного импульса в грудь, Лиза отправляет сигнал СОС с ПДА. Надетый противогаз усугубляет проверку стрессоустойчивости вестибулярного аппарата.
На бедствие приходят Серёга «Кайфожор» и Саня «Обдолбос» — выходцы из группировки «Свобода», два архаровца. План спасения был разнообразен — от обсуждений бросить гранату до закидывания аномалии хламом потяжелее доходяги. Лиза оказался в хвате Кайфожора и под серией отрезвляющих пощёчин. С бедолаги срывают противогаз.
Антон, под давкой воспоминаний, ощущал себя беспомощным ребёнком, которого сейчас изобьют посреди белого дня. Привычное хладнокровие растворилось в панике.
Кайфожор замахивается, от чего заставляет Лизу содрогнуться. Чувство издавна знакомой обстановки продолжает его настигать. Спасённый сталкер поникает, его лицо кажется более безжизненным чем до.
Саня, после вмешательства, осматривает Антона с ног до головы. Оборванец в окровавленной грязной куртке, видимо, снятой с трупа, с исхудавшим бледным лицом, напоминающее голый череп, блестящей лысиной и вечным хмурым взгляд говорили о многом. У Тохи написано на лбу где он был и что он видел.
Перед глазами на секунду мелькают трущобы, теневой силуэт и красная вспышка. В грудь выстреливает колкая боль. Неизвестно что страшнее – приступ или то, что это происходит при людях.
Кайфожор отстраняется, Обдолбос берёт инициативу на себя.
Теперь Лиза стоит перед фактом: он должен. Новая преграда на пути, которую надо преодолеть.
Но кого это волнует. Два лысых бугая в камуфляже переглядываются друг с другом, выдержав паузу, а после один из них прерывает молчание.
После этого, имея за спиной долг за спасение, беды прошлого и смутное будущее, Тоха Лиза в компании Серёги Кайфожора и Сани Обдолбоса добирается до Староселья. По пути два смутьяна рассуждают о том, как вогнали спасенного горемыку в долги и какова плата за это, потом перешли на межличностные отношения и последней темой был смысл смерти и то, что такое сама по себе смерть в рамках Чернобыля. Лиза непроизвольно раздумывал касаемо этого вместе с Кайфом и Обдолбосом… Что будет дальше, сможет ли Силоруков перебороть самого себя и с чем придется столкнуться на своем пути, чтобы стать из никого кем-то — решит уже ЗОНА.
Последнее редактирование:
