1
- 14
- 46
I. Корни Иллюзий: Детство и Юность
Алексей, которого в Зоне знали как Болгарина, родился в 1975 году в небольшом городе, где то под Курском. Папаши у него не было, только мать и бабушка, что хотели растить его как собственный идеал. Он был сыном простых рабочих, обычного пролетариата. Детство Алексея было обычным для того времени: игры во дворе, школа с которой он толком не дружил, и ходил в нее “Для галочки”, и вечные ссоры с родственниками.
С малых лет Алексей отличался от сверстников своим характером. Он был не просто самонадеянным, а обладал почти детской, но незыблемой уверенностью в собственной правоте, если уж во что-то верил. До боли упрямый и очень уж гордый, он не позволял насмехаться над своими убеждениями, даже если они казались наивными. Он не был драчуном в обычном смысле, но мог часами спорить, доказывая свою точку зрения, и никогда не уступал. Не был умником, но обладал внутренней идеей, тем, что давало ему некую изюминку в глазах окружающих, но не его самого. Ему нравилось наблюдать за людьми, подмечать мелочи, которые другие не замечали, и строить в голове собственные, часто очень критичные выводы. Нравились и книги о приключениях, о войнах, где всегда были четкие понятия добра и зла, а герои сражались за правое дело. И вечные рассказы бабушки, что осталась жить с ним и матерью после гибели отца в Афгане. Истории о героизме, силе воле и непобедимости Советского народа. Мать хоть и была добрая и заботливая, но с утра до ночи пропадала на шабашках, стараясь прокормить семью. Поэтому воспитанием Болгарина занималась бабушка.
По мере взросления, идея служения Родине и защиты идеалов крепчала в Алексее. Он активно занимался спортом - тяжелая атлетика - то, что действительно привлекало. Не столько из-за силы, сколько из-за возможности почувствовать себя крепким, надежным, способным выдержать любую нагрузку. Он часами смотрел на себя в зеркало, напрягая мышцы, представляя себя в форме, с автоматом в руках, - “Ну вылитый герой!” - Думал он. При этом, в тоже время, Болгарин пристрастился к "стихоплетам" - Выросший на разных книгах и историях, сам решился на подобное, часами сочиняя и записывая в тетрадочку собственные "стишки" и истории. Когда пришло время выбирать жизненный путь, вопрос о службе в армии не стоял. Алексей видел себя только в погонах. Он не просто хотел служить, он жил этой идеей. В 1993 году, когда страна была разрушена, а мир погряз в постоянных междоусобицах. Болгарин уходит в армию.
II. Кровавый Рассвет: Чеченская Кампания
Армия стала первым испытанием. Строгие порядки, физические нагрузки, бесконечные тренировки – все это Алексей переносил с трудом. Он не был худшим но и лучшим его назвать язык не поворачивался. Но страна, которую он так рвался защищать, стремительно менялась. В декабре 1994 года началась Первая чеченская кампания. Новости, отрывочные и противоречивые, доходили и до служащих. Алексей чувствовал, как земля уходит из-под ног. Вчерашние идеалы трещали по швам. Когда зимой 1995 года, после окончания службы, он получил распределение в одну из "горячих точек" Северного Кавказа, романтика окончательно сменилась трезвым осознанием неизбежности. Он ехал не на тренировки, а на настоящую войну.
Армия стала первым испытанием. Строгие порядки, физические нагрузки, бесконечные тренировки – все это Алексей переносил с трудом. Он не был худшим но и лучшим его назвать язык не поворачивался. Но страна, которую он так рвался защищать, стремительно менялась. В декабре 1994 года началась Первая чеченская кампания. Новости, отрывочные и противоречивые, доходили и до служащих. Алексей чувствовал, как земля уходит из-под ног. Вчерашние идеалы трещали по швам. Когда зимой 1995 года, после окончания службы, он получил распределение в одну из "горячих точек" Северного Кавказа, романтика окончательно сменилась трезвым осознанием неизбежности. Он ехал не на тренировки, а на настоящую войну.
Первые же месяцы в Чечне были шоком. Вместо четких фронтов как в книгах - хаотичные уличные бои, засады в каждом переулки, мины на дорогах. Вчерашние товарищи погибали от рук снайперов, подрывались на фугасах, сгорали в БТРах. Алексей видел, как люди, за которых он должен был воевать, ненавидели его, и как его собственные командиры проявляли бесчеловечность. Границы между "своими" и "чужими" стерлись. Дети с гранатами, старики, указывающие путь боевикам, пленные, которых никто не собирался обменивать – все это перемалывало его душу, его идею в однородную массу из крови и копоти.
Прозвище "Болгарин" появилось не сразу. Сначала его называли просто "Леха" или “Шуганный” за его вечную осторожность и нежелание идти на убой в бою. Эта осторожность, впрочем, не была трусостью – это была та самая его "наблюдательность" и "любовь к деталям", доведенная до совершенства инстинкта. Он видел то, чего не видели другие: чуть примятую траву, едва заметную проволоку, тень в неверном месте. Именно это позволяло ему выживать там, где другие гибли по неосторожности. Он научился убивать. Не раздумывая, не жалея, лишь ради выживания. Его глаза стали холодными, а движения - точными и аккуратными. Теперь, даже в минуты тишины его взгляд постоянно скользил по округе, выискивая потенциальные угрозы, фиксируя каждую мелочь – от трещины на стене до блика за окном. Это стало почти инстинктом, первой реакцией на любое новое место." Один из старых прапорщиков, прошедший Афган, как-то, наблюдая за ним после особенно тяжелого боя, сказал:
Леша не обиделся. Он чувствовал эту пустоту. Внутри него горел огонь, огонь горечи и непонимания.
Он прошел чеченскую кампанию от звонка до звонка. Там же и начал активно курить, до этого яро придерживаясь "идеи об отказе". Видел ужасы Грозного, бесконечные зачистки. Он выжил, хотя сотни его сослуживцев остались лежать в чеченской земле. Каждый день был борьбой за выживание, где полагаться можно было только на себя, свой автомат и интуицию. Приказы? Приказы были далекой абстракцией, зачастую противоречащей здравому смыслу. Товарищество? Оно существовало, но лишь на поле боя, до тех пор, пока смерть не разлучила. Государство? Оно предало своих солдат, бросив их на произвол судьбы в мясорубке, которую потом постаралось забыть. К 1996 году, когда его срок службы закончился, Алексей был сломлен, опустошен, но при этом невероятно закален. Иллюзии были окончательно развеяны.
III. Чужой Среди Своих: "Мирная" Жизнь
Демобилизация стала для Болгарина еще одним ударом, не менее тяжелым, чем сама война. Большая Земля, которую он защищал, оказалась чужой. Ей не нужны были герои, ей нужны были "отработанные материалы", о которых можно было поскорее забыть. Общество не понимало его, а он не понимал общество.
Демобилизация стала для Болгарина еще одним ударом, не менее тяжелым, чем сама война. Большая Земля, которую он защищал, оказалась чужой. Ей не нужны были герои, ей нужны были "отработанные материалы", о которых можно было поскорее забыть. Общество не понимало его, а он не понимал общество.
Его острые, обостренные войной чувства, спасавшие ему жизнь под обстрелами, здесь становились помехой. Громкие звуки заставляли вздрагивать. Болгарин предпочитал говорить тихим, ровным голосом, почти шепотом, и нервничал, когда собеседник повышал тон. Возможно, поэтому многие считали его замкнутым и нелюдимым – он просто не мог переносить фоновый шум обыденной жизни. скопления людей вызывали чувство паранойи, а суета вокруг пустяков – отвращение. Он инстинктивно искал взглядом самые уязвимые точки в помещении, подсознательно выбирая место, где обзор максимален, а спина прикрыта. Люди замечали, как он оглядывается, как держит себя напряженно, и это только отталкивало их. Окружение постоянно жаловалось на цены, пробки, испорченные планы, а Алексей видел в этих жалобах нелепую инфантильность. Он видел настоящую смерть, настоящий голод, настоящий ад.
Он пытался устроиться. Работал охранником, водителем, иногда "перебивался" случайными заработками, часто связанными с физической силой или навыками обращения с оружием. Но нигде он не чувствовал себя на своем месте. Гражданская жизнь казалась ему фальшивой, скучной, бессмысленной. Его навыки - умение слушать, читать местность, стрелять, выживать в самых конченных условиях - были бесполезны в офисе или на заводе. Чего то в мирной жизни ему не хватало, чего то того, что было только в аду, который он так ненавидел. Опасности, которая делала его живым, которая давала смысл каждому дню.
Кошмары преследовали его каждую ночь: лица убитых, крики раненых, запах копоти, пороха и крови. Он пытался заглушить их алкоголем, но это лишь временно притупляло боль, возвращая ее потом с удвоенной силой. Отношения не складывались. Женщины инстинктивно чувствовали в нем что-то чужое, сломанное, опасное. Друзья из прошлой, "довоенной" жизни, отвернулись, не понимая, почему он стал таким замкнутым, циничным и угрюмым. Он сам себя не понимал, как жить в мире, где нет четких правил, где все лгут, притворяются и скрывают свои истинные мотивы за маской благополучия.
Он чувствовал себя изгоем, непригодным для "нормального" существования. Ему нужна была среда, где его качества снова стали бы достоинствами, а не проклятием. Слухи о Чернобыльской Зоне Отчуждения, которые просачивались в криминальные и полукриминальные круги в которых, так или иначе приходилось крутиться Лехе, стали для него своеобразным зовом. Там, за колючей проволокой, говорили, был свой мир. Мир, где законы Большой Земли не действовали, где каждый сам за себя, где опасность подстерегает на каждом шагу. Это звучало знакомо, даже притягательно. Зона казалась ему естественным продолжением Чечни - местом, где можно было снова почувствовать себя живым и нужным.
IV. Новая "Родина": Зона Отчуждения
В 2007 году Алексей принял решение, которое изменило его жизнь окончательно. Кое как найдя проводника, через старых сослуживцев, крутящихся в криминальных кругах. Таких же, как и Болгарин. Обездоленные, брошенные и потерянные. Без лишних слов, без прощаний, он собрал рюкзак с самым необходимым и отправился к границе. Он не искал богатства или славы, хотя и то, и другое Зона обещала самым отчаянным. Он искал место, где его сломанная натура могла бы найти свое применение, где ему не пришлось бы притворяться. Он искал правду, какой бы жестокой она ни была.
Прозвище Болгарин прочно закрепилось за ним и здесь. Теперь оно значило только воспоминания. Эхо того, через что он прошел.
Последнее редактирование:
