0
I. Корни Иллюзий: Детство и Юность
“Каждый трактует свою идею, свои мотивы как нечто уникальное и праведное, только вот, уникального и правильного в нашем мире нет, и никогда не было”
Алексей, которого в Зоне знали как Болгарина, родился в 1975 году в небольшом городе, где то под Курском. Папаши у него не было, только мать и бабушка, что хотели растить его как собственный идеал. Он был сыном простых рабочих, обычного пролетариата. Детство Алексея было обычным для того времени: игры во дворе, школа с которой он толком не дружил, и ходил в нее “Для галочки”, и вечные ссоры с родственниками.
С малых лет Алексей отличался от сверстников своим характером. Самонадеянный и наглый, до боли упрямый и очень уж гордый. Он не был драчуном, не был умником, но обладал внутренней идеей, тем, что давало ему некую изюминку в глазах окружающих, но не его самого. Ему нравились книги о приключениях, о войнах, где всегда были четкие понятия добра и зла, а герои сражались за правое дело. И вечные рассказы бабушки, что осталась жить с ним и матерью после гибели отца в Афгане. Истории о героизме, силе воле и непобедимости Советского народа. Мать хоть и была добрая и заботливая, но с утра до ночи пропадала на шабашках, стараясь прокормить семью. Поэтому воспитанием Болгарина занималась бабушка, что уже похоронила и мужа и сына на войнах.
“Лешке то, голову пропагандой промыли, жизнь пацану испортили своими историями”
По мере взросления, идея служения Родине и защиты идеалов крепчала в Алексее. Он активно занимался спортом - тяжелая атлетика - то, что действительно привлекало. Он представлял себя в форме, с автоматом в руках, “Ну вылитый герой!” - Думал он. Когда пришло время выбирать жизненный путь, вопрос о службе в армии не стоял. Алексей видел себя только в погонах. Он не просто хотел служить, он жил этой идеей. в 1993 году, когда страна была разрушена, а мир погряз в постоянных междоусобицах. Болгарин уходит в армию.
II. Кровавый Рассвет: Чеченская Кампания
Армия стала первым испытанием. Строгие порядки, физические нагрузки, бесконечные тренировки – все это Алексей переносил с трудом. Он не был худшим но и лучшим его назвать язык не поворачивался. Но страна, которую он так рвался защищать, стремительно менялась. В декабре 1994 года началась Первая чеченская кампания. Новости, отрывочные и противоречивые, доходили и до служащих. Алексей чувствовал, как земля уходит из-под ног. Вчерашние идеалы трещали по швам. Когда зимой 1995 года, после окончания службы, он получил распределение в одну из "горячих точек" Северного Кавказа, романтика окончательно сменилась трезвым осознанием неизбежности. Он ехал не на тренировки, а на настоящую войну.Первые же месяцы в Чечне были шоком. Вместо четких фронтов как в книгах - хаотичные уличные бои, засады в каждом переулки, мины на дорогах. Вчерашние товарищи погибали от рук снайперов, подрывались на фугасах, сгорали в БТРах. Алексей видел, как люди, за которых он должен был воевать, ненавидели его, и как его собственные командиры проявляли бесчеловечность. Границы между "своими" и "чужими" стерлись. Дети с гранатами, старики, указывающие путь боевикам, пленные, которых никто не собирался обменивать – все это перемалывало его душу, его идею в однородную массу из крови и копоти.
Прозвище "Болгарин" появилось не сразу. Сначала его называли просто "Леха" или “Шуганный” за его вечную осторожность и нежелание идти на убой в бою. Он научился убивать. Не раздумывая, не жалея, лишь ради выживания. Его глаза стали холодными, а движения - точными и аккуратными. Один из старых прапорщиков, прошедший Афган, как-то, наблюдая за ним после особенно тяжелого боя, сказал:
"Ты, Леха, как болгарский перец. С виду крепкий и острый, а внутри... да кто его знает, что у тебя там. Может, пустота, а может, что-то гниет медленно, пока никто не видит."
Леша не обиделся. Он чувствовал эту пустоту. Внутри него горел огонь, огонь горечи и непонимания.
Он прошел чеченскую кампанию от звонка до звонка. Видел ужасы Грозного, бесконечные зачистки. Он выжил, хотя сотни его сослуживцев остались лежать в чеченской земле. Каждый день был борьбой за выживание, где полагаться можно было только на себя, свой автомат и интуицию. Приказы? Приказы были далекой абстракцией, зачастую противоречащей здравому смыслу. Товарищество? Оно существовало, но лишь на поле боя, до тех пор, пока смерть не разлучила. Государство? Оно предало своих солдат, бросив их на произвол судьбы в мясорубке, которую потом постаралось забыть. К 1996 году, когда его срок службы закончился, Алексей был сломлен, опустошен, но при этом невероятно закален. Иллюзии были окончательно развеяны.
III. Чужой Среди Своих: "Мирная" Жизнь
Демобилизация стала для Болгарина еще одним ударом, не менее тяжелым, чем сама война. Большая Земля, которую он защищал, оказалась чужой. Ей не нужны были герои, ей нужны были "отработанные материалы", о которых можно было поскорее забыть. Общество не понимало его, а он не понимал общество.Его острые, обостренные войной чувства, спасавшие ему жизнь под обстрелами, здесь становились помехой. Громкие звуки заставляли вздрагивать, скопления людей вызывали чувство паранойи, а суета вокруг пустяков – отвращение. Люди жаловались на цены, пробки, испорченные планы, а Алексей видел в этих жалобах нелепую инфантильность. Он видел настоящую смерть, настоящий голод, настоящий ад.
Он пытался устроиться. Работал охранником, водителем, иногда "перебивался" случайными заработками, часто связанными с физической силой или навыками обращения с оружием. Но нигде он не чувствовал себя на своем месте. Гражданская жизнь казалась ему фальшивой, скучной, бессмысленной. Его навыки - умение слушать, читать местность, стрелять, выживать в самых конченных условиях - были бесполезны в офисе или на заводе. Чего то в мирной жизни ему не хватало, чего то того, что было только в аду, который он так ненавидел. Опасности, которая делала его живым, которая давала смысл каждому дню.
“Упоение сражением часто превращается в сильную и неизлечимую зависимость, потому что война — это наркотик”
Кошмары преследовали его каждую ночь: лица убитых, крики раненых, запах копоти, пороха и крови. Он пытался заглушить их алкоголем, но это лишь временно притупляло боль, возвращая ее потом с удвоенной силой. Отношения не складывались. Женщины инстинктивно чувствовали в нем что-то чужое, сломанное, опасное. Друзья из прошлой, "довоенной" жизни, отвернулись, не понимая, почему он стал таким замкнутым, циничным и угрюмым. Он сам себя не понимал, как жить в мире, где нет четких правил, где все лгут, притворяются и скрывают свои истинные мотивы за маской благополучия.
Он чувствовал себя изгоем, непригодным для "нормального" существования. Ему нужна была среда, где его качества снова стали бы достоинствами, а не проклятием. Слухи о Чернобыльской Зоне Отчуждения, которые просачивались в криминальные и полукриминальные круги в которых, так или иначе приходилось крутиться Лехе, стали для него своеобразным зовом. Там, за колючей проволокой, говорили, был свой мир. Мир, где законы Большой Земли не действовали, где каждый сам за себя, где опасность подстерегает на каждом шагу. Это звучало знакомо, даже притягательно. Зона казалась ему естественным продолжением Чечни - местом, где можно было снова почувствовать себя живым и нужным.
IV. Новая "Родина": Зона Отчуждения
В 2007 году Алексей принял решение, которое изменило его жизнь окончательно. Кое как найдя проводника, через старых сослуживцев, крутящихся в криминальных кругах. Таких же, как и Болгарин. Обездоленные, брошенные и потерянные. Без лишних слов, без прощаний, он собрал рюкзак с самым необходимым и отправился к границе. Он не искал богатства или славы, хотя и то, и другое Зона обещала самым отчаянным. Он искал место, где его сломанная натура могла бы найти свое применение, где ему не пришлось бы притворяться. Он искал правду, какой бы жестокой она ни была.Прозвище Болгарин прочно закрепилось за ним и здесь. Теперь оно значило только воспоминания. Эхо того, через что он прошел.
Неужели после смерти ничего нет?
Суд Божий, ангелы поют
И ничего этого не будет?
Вечная тьма, молчание
Молчание моего голоса
А музыка, музыка она будет продолжаться
Музыка будет идти
Поверх неё всё так же будут идти другие голоса
Семь миллиардов голосов
А моего? Моего уже не будет, да
Но я лично не верю в это
По крайней мере не хочу верить в это, мне так проще
Пусть и Рай будет, и Ад будет, и ангелы будут петь
Но только не вечная темнота
Мне так проще
Суд Божий, ангелы поют
И ничего этого не будет?
Вечная тьма, молчание
Молчание моего голоса
А музыка, музыка она будет продолжаться
Музыка будет идти
Поверх неё всё так же будут идти другие голоса
Семь миллиардов голосов
А моего? Моего уже не будет, да
Но я лично не верю в это
По крайней мере не хочу верить в это, мне так проще
Пусть и Рай будет, и Ад будет, и ангелы будут петь
Но только не вечная темнота
Мне так проще
photo - by Гиена
Последнее редактирование:
