2
Глава I. Юность.
"Родильное отделение №5 г.Ростов-на-Дону"
"Родильное отделение №5 г.Ростов-на-Дону"
Короче, родился я и моё имя – Александр Куприн – 26 мая 1970 года в Ростове-на-Дону. Ничего особенного, обычная советская семья. Мама, Анна Петровна, была учительницей младших классов, и у нее всегда всё было по полочкам. Утром – как по расписанию: портфель собран, каждый учебник на своем месте, пахнет одеколоном и мелом. Она учила меня быть аккуратным, любить знания и быть добрым. А папа, Валерий Михайлович, был дальнобойщиком. Его почти не было дома, зато он привозил всякие штуки из-за границы: крутые этикетки, необычные напитки, рассказывал истории про далёкие дороги. Мне нравились эти короткие приезды, когда он был таким мужественным и нежным одновременно. Но воспитывала меня, конечно, мама. Я рос тихим и спокойным, любил помогать воспитательнице или успокаивать, если кто-то плакал. Верил, что если не делать зла, то и тебе ничего плохого не случится.
Но однажды всё изменилось. Я был в первом классе, и меня из школы забрала заплаканная соседка. Она что-то говорила про папу, аварию... Я ничего не понимал. Ждал, что сейчас откроется дверь и войдет папа с новыми историями. Но дверь не открывалась. Мама перестала разговаривать и всё время грустила. А я как будто стал невидимкой. В школе дети не знали, что мне говорить, и просто делали вид, что меня нет. Я стал закрываться в себе.
Через три года у нас появился Виктор. Сначала он показался маме спасением – вроде бы сильный мужчина, с которым она снова стала смеяться. Но потом смех стал злым, а голос – как у командира. В первый раз он меня ударил за то, что я случайно пролил компот. Я даже не понял, что произошло. Мама попыталась меня защитить, но он толкнул и её. И начался кошмар. Он бил меня постоянно, по любому поводу, иногда просто так. В школе я чувствовал себя ужасно. Синяки под рубашкой, фингал замазан тоналкой – все всё видели. И шептались: Его бьют. Вместе с болью я стал его ненавидеть. Ночами, слушая, как он пьяный храпит, я представлял, как сломаю ему кости.
Тогда я начал интересоваться медициной. На деньги, которые откладывал со школьных обедов, покупал на барахолке старые учебники: Анатомию человека, Основы хирургии, Справочник фельдшера. Хотел понять, как устроено тело, чтобы знать, как он делает мне больно. Ещё я подбирал на улице больных животных и тайком лечил их в подвале. Бинтовал лапы, давал травяные отвары. Это был мой протест: раз он несёт смерть, то я буду учиться спасать.
Но одних знаний было мало. Нужна была сила. В четырнадцать лет я пошел в боксёрский клуб Спарта. Сначала надо мной смеялись – тощий парень с книжкой. Но я молча бил грушу, пока руки не покрывались кровью. Тренер, старый вояка, увидел в моих глазах не азарт, а какую-то дикую злость, и стал меня тренировать. Через год, когда Виктор снова замахнулся, я сразу ударил его в живот. Он отшатнулся. Потом мне, конечно, досталось ещё больше, но я уже не был жертвой. Я стал бойцом. В школе я лучше всех знал химию и биологию. Для меня это были не просто учёба, а способ стать сильным, научиться управлять болезнями и жизнью. Воевал с Виктором на двух фронтах. С одной стороны, каждый день дрался с ним. С другой – учился. Школа стала для меня не мучением, а местом, где я готовлюсь к будущему. Моя комната – точнее, угол за шкафом, куда он не совался, – превратился в кабинет. На полках стояли учебники, которые я купил на деньги, сэкономленные на завтраках. Я учил всё это не для оценок, а чтобы спастись. Сначала – себя. Потом, может быть, и других.
В старших классах я изменился. Ненависть к отчиму стала не такой острой, а более холодной. Я понял, что злость ничего не даёт. Бокс помог мне стать уверенным в себе, научил контролировать тело и гнев. В школе я перестал быть невидимкой. Не стал душой компании, но ко мне стали тянуться такие же тихие ребята, которые любили читать. У нас не было дружбы, но была общая цель – хорошо сдать экзамены.
Выпускной класс – это не грусть по школе, а задача, которую нужно выполнить. Я хотел поступить в Ростовский медицинский институт на хирурга. Химия и биология были для меня самыми важными предметами. Я сдавал экзамены так спокойно, что учителя удивлялись. Вопросы по анатомии, которые других пугали, я знал, как будто уже оперировал. Когда мне сказали, что у меня пятёрки, я просто кивнул. Радоваться было некогда. Нужно было двигаться дальше.
Поступление в институт летом 1985 года было для меня как операция, которую нужно провести идеально. Пока другие нервничали, я стоял в стороне и повторял химические реакции и схемы кровообращения. На экзамене по биологии мне попался сложный вопрос про гомеостаз и кровопотерю. Я не просто ответил, а начал рассказывать, как будто проводил исследование. Все преподаватели меня слушали. Один профессор, хирург из больницы, снял очки и спросил:
– Молодой человек, откуда вы всё это знаете?
Я посмотрел на него и сказал просто:
– Интересуюсь.
Про книги, купленные вместо еды, и про животных, которых я лечил в подвале, я рассказывать не стал.
Профессор что-то написал в ведомости. Через три дня объявили результаты. Меня зачислили в институт, почти с самыми высокими баллами. Мои одноклассники разъехались кто куда, а у меня был свой путь. Вечером я принес домой бумагу о зачислении и положил её на стол. Мама молча ужинала. Виктор сидел напротив и сказал:
– Ну что, теперь костоправом будешь? На водку копи.
Я ничего не ответил. Просто посмотрел на него так, что ему стало не по себе. Как будто я его просветил рентгеном. В тот момент Виктор, пьяный и уверенный в себе, вдруг почувствовал страх. Он понял, что в этой комнате кто-то перестал быть жертвой.
Но однажды всё изменилось. Я был в первом классе, и меня из школы забрала заплаканная соседка. Она что-то говорила про папу, аварию... Я ничего не понимал. Ждал, что сейчас откроется дверь и войдет папа с новыми историями. Но дверь не открывалась. Мама перестала разговаривать и всё время грустила. А я как будто стал невидимкой. В школе дети не знали, что мне говорить, и просто делали вид, что меня нет. Я стал закрываться в себе.
Через три года у нас появился Виктор. Сначала он показался маме спасением – вроде бы сильный мужчина, с которым она снова стала смеяться. Но потом смех стал злым, а голос – как у командира. В первый раз он меня ударил за то, что я случайно пролил компот. Я даже не понял, что произошло. Мама попыталась меня защитить, но он толкнул и её. И начался кошмар. Он бил меня постоянно, по любому поводу, иногда просто так. В школе я чувствовал себя ужасно. Синяки под рубашкой, фингал замазан тоналкой – все всё видели. И шептались: Его бьют. Вместе с болью я стал его ненавидеть. Ночами, слушая, как он пьяный храпит, я представлял, как сломаю ему кости.
Тогда я начал интересоваться медициной. На деньги, которые откладывал со школьных обедов, покупал на барахолке старые учебники: Анатомию человека, Основы хирургии, Справочник фельдшера. Хотел понять, как устроено тело, чтобы знать, как он делает мне больно. Ещё я подбирал на улице больных животных и тайком лечил их в подвале. Бинтовал лапы, давал травяные отвары. Это был мой протест: раз он несёт смерть, то я буду учиться спасать.
Но одних знаний было мало. Нужна была сила. В четырнадцать лет я пошел в боксёрский клуб Спарта. Сначала надо мной смеялись – тощий парень с книжкой. Но я молча бил грушу, пока руки не покрывались кровью. Тренер, старый вояка, увидел в моих глазах не азарт, а какую-то дикую злость, и стал меня тренировать. Через год, когда Виктор снова замахнулся, я сразу ударил его в живот. Он отшатнулся. Потом мне, конечно, досталось ещё больше, но я уже не был жертвой. Я стал бойцом. В школе я лучше всех знал химию и биологию. Для меня это были не просто учёба, а способ стать сильным, научиться управлять болезнями и жизнью. Воевал с Виктором на двух фронтах. С одной стороны, каждый день дрался с ним. С другой – учился. Школа стала для меня не мучением, а местом, где я готовлюсь к будущему. Моя комната – точнее, угол за шкафом, куда он не совался, – превратился в кабинет. На полках стояли учебники, которые я купил на деньги, сэкономленные на завтраках. Я учил всё это не для оценок, а чтобы спастись. Сначала – себя. Потом, может быть, и других.
В старших классах я изменился. Ненависть к отчиму стала не такой острой, а более холодной. Я понял, что злость ничего не даёт. Бокс помог мне стать уверенным в себе, научил контролировать тело и гнев. В школе я перестал быть невидимкой. Не стал душой компании, но ко мне стали тянуться такие же тихие ребята, которые любили читать. У нас не было дружбы, но была общая цель – хорошо сдать экзамены.
Выпускной класс – это не грусть по школе, а задача, которую нужно выполнить. Я хотел поступить в Ростовский медицинский институт на хирурга. Химия и биология были для меня самыми важными предметами. Я сдавал экзамены так спокойно, что учителя удивлялись. Вопросы по анатомии, которые других пугали, я знал, как будто уже оперировал. Когда мне сказали, что у меня пятёрки, я просто кивнул. Радоваться было некогда. Нужно было двигаться дальше.
Поступление в институт летом 1985 года было для меня как операция, которую нужно провести идеально. Пока другие нервничали, я стоял в стороне и повторял химические реакции и схемы кровообращения. На экзамене по биологии мне попался сложный вопрос про гомеостаз и кровопотерю. Я не просто ответил, а начал рассказывать, как будто проводил исследование. Все преподаватели меня слушали. Один профессор, хирург из больницы, снял очки и спросил:
– Молодой человек, откуда вы всё это знаете?
Я посмотрел на него и сказал просто:
– Интересуюсь.
Про книги, купленные вместо еды, и про животных, которых я лечил в подвале, я рассказывать не стал.
Профессор что-то написал в ведомости. Через три дня объявили результаты. Меня зачислили в институт, почти с самыми высокими баллами. Мои одноклассники разъехались кто куда, а у меня был свой путь. Вечером я принес домой бумагу о зачислении и положил её на стол. Мама молча ужинала. Виктор сидел напротив и сказал:
– Ну что, теперь костоправом будешь? На водку копи.
Я ничего не ответил. Просто посмотрел на него так, что ему стало не по себе. Как будто я его просветил рентгеном. В тот момент Виктор, пьяный и уверенный в себе, вдруг почувствовал страх. Он понял, что в этой комнате кто-то перестал быть жертвой.
Глава II. Институт.
Институт для меня стал крепостью. Здесь не было пьяного Виктора, страха и унижений. Здесь были законы логики и науки. И я стал их фанатом. На экзаменах я не просто зубрил, а как будто чувствовал, как всё работает. Когда мы первый раз пришли в анатомический театр, многим стало плохо. Пахло формалином, сыростью и чем-то ещё, непонятным. Студенты бледнели и отворачивались. А я вдохнул полной грудью. Для меня этот запах был не противным, а очищающим. Здесь не было лжи, только правда. С доцентом Кравцовым, у которого были руки мясника и душа скрипача, я впервые прикоснулся к трупу. Кожа разрезалась тонким звуком, обнажая желтоватую ткань. Я не чувствовал ни страха, ни отвращения. Только интерес. Я часами мог разбирать один нерв или сосуд. Кравцов однажды сказал:
– Из тебя, Куприн, выйдет либо гениальный хирург, либо маньяк. Третьего не дано.
Я промолчал, но задумался. Я не хотел быть маньяком. Я хотел спасать людей. Но понял, что разница между ними очень маленькая.
Анатомия – это как карта, а физиология и биохимия – это инструкция, как по ней двигаться. Как по нервам бежит ток, как одна ошибка может привести к болезни или смерти? Я читал учебники с тем же упорством, с каким бил грушу. В общежитии я только спал, и то неспокойно. Моими кафедрами стали пустые аудитории по вечерам, пыльные подвалы библиотеки и анатомичка.
Там я нашёл своего первого и, наверное, единственного друга – Димку по прозвищу Мозг. Он знал всё наизусть, но ничего не умел делать руками. Когда он в сотый раз не смог найти артерию, я подошёл и показал ему, как это делается. Димка смотрел на меня как на волшебника. Так мы и стали друзьями: он – гений теории, а я – практики. Мы вместе готовились к экзаменам, молча, иногда перекидываясь словами. Ему я рассказал про отчима. Не чтобы пожалел, а просто как факт. Димка сказал:
– Психопатология. Я читал. Ты выжил. Это редкость.
И мне стало легче.
Клинические предметы – терапия, хирургия – стали для меня полем боя. Каждый больной – это головоломка, от которой зависит жизнь. Я дежурил в больницах, торчал в операционных, учился у хирургов. Свою первую операцию – вскрытие флегмоны – я проводил в тишине. Чувствовал, как профессор Буров смотрит на меня. Но как только взял в руки скальпель, я забыл обо всём. Всё внимание ушло в разрез. Руки не дрожали. Я словно избавлял человека от боли. После операции профессор похлопал меня по плечу. Это было лучше, чем пятёрка.
Но медицина была не единственным, что меня интересовало. Я всё ещё ходил в боксёрский зал. Мне нужна была усталость, ритм груши, чтобы выплеснуть злость. Там я забывал про книги и операции. Бил грушу и думал о Викторе, о несправедливости, о своей беспомощности. Тренер однажды сказал:
– Куприн, у тебя злость какая-то не спортивная. Осторожней с ней.
Шесть лет пролетели быстро. Я стал одним из лучших студентов, но меня уважали скорее как машину, чем как человека. Я и не стремился к другому. В моей жизни не было места для любви. Любил я только хирургию. Хотел контролировать всё: тело, болезнь, ситуацию. Последний экзамен по хирургии я сдал блестяще. Диплом с отличием – это просто ещё один шаг. Радости не было. Была только уверенность, что теперь у меня есть оружие. Оружие против смерти. Но я ещё не знал, что применять его придётся не в операционной.
В больнице я встретил Игоря. Он был ярким, весёлым, любил шутить и флиртовать с медсёстрами. Он был полной моей противоположностью. Но он нашёл ко мне подход. Принял меня таким, какой я есть – угрюмым ботаником. Мы стали настоящими братьями. И тогда судьба снова ударила.
В 1994 году я закончил институт и получил работу в больнице в Ростове. В кармане – диплом хирурга. В душе – уверенность, что смогу спасать людей. Я был готов к болезням и травмам. К человеческим страданиям. Но я не был готов к тому, что скоро моим врагом станет не болезнь, а другой человек, с оружием в руках. И что мои навыки придётся применять в таком месте, где сама жизнь – ошибка, которую нужно исправить.
– Из тебя, Куприн, выйдет либо гениальный хирург, либо маньяк. Третьего не дано.
Я промолчал, но задумался. Я не хотел быть маньяком. Я хотел спасать людей. Но понял, что разница между ними очень маленькая.
Анатомия – это как карта, а физиология и биохимия – это инструкция, как по ней двигаться. Как по нервам бежит ток, как одна ошибка может привести к болезни или смерти? Я читал учебники с тем же упорством, с каким бил грушу. В общежитии я только спал, и то неспокойно. Моими кафедрами стали пустые аудитории по вечерам, пыльные подвалы библиотеки и анатомичка.
Там я нашёл своего первого и, наверное, единственного друга – Димку по прозвищу Мозг. Он знал всё наизусть, но ничего не умел делать руками. Когда он в сотый раз не смог найти артерию, я подошёл и показал ему, как это делается. Димка смотрел на меня как на волшебника. Так мы и стали друзьями: он – гений теории, а я – практики. Мы вместе готовились к экзаменам, молча, иногда перекидываясь словами. Ему я рассказал про отчима. Не чтобы пожалел, а просто как факт. Димка сказал:
– Психопатология. Я читал. Ты выжил. Это редкость.
И мне стало легче.
Клинические предметы – терапия, хирургия – стали для меня полем боя. Каждый больной – это головоломка, от которой зависит жизнь. Я дежурил в больницах, торчал в операционных, учился у хирургов. Свою первую операцию – вскрытие флегмоны – я проводил в тишине. Чувствовал, как профессор Буров смотрит на меня. Но как только взял в руки скальпель, я забыл обо всём. Всё внимание ушло в разрез. Руки не дрожали. Я словно избавлял человека от боли. После операции профессор похлопал меня по плечу. Это было лучше, чем пятёрка.
Но медицина была не единственным, что меня интересовало. Я всё ещё ходил в боксёрский зал. Мне нужна была усталость, ритм груши, чтобы выплеснуть злость. Там я забывал про книги и операции. Бил грушу и думал о Викторе, о несправедливости, о своей беспомощности. Тренер однажды сказал:
– Куприн, у тебя злость какая-то не спортивная. Осторожней с ней.
Шесть лет пролетели быстро. Я стал одним из лучших студентов, но меня уважали скорее как машину, чем как человека. Я и не стремился к другому. В моей жизни не было места для любви. Любил я только хирургию. Хотел контролировать всё: тело, болезнь, ситуацию. Последний экзамен по хирургии я сдал блестяще. Диплом с отличием – это просто ещё один шаг. Радости не было. Была только уверенность, что теперь у меня есть оружие. Оружие против смерти. Но я ещё не знал, что применять его придётся не в операционной.
В больнице я встретил Игоря. Он был ярким, весёлым, любил шутить и флиртовать с медсёстрами. Он был полной моей противоположностью. Но он нашёл ко мне подход. Принял меня таким, какой я есть – угрюмым ботаником. Мы стали настоящими братьями. И тогда судьба снова ударила.
В 1994 году я закончил институт и получил работу в больнице в Ростове. В кармане – диплом хирурга. В душе – уверенность, что смогу спасать людей. Я был готов к болезням и травмам. К человеческим страданиям. Но я не был готов к тому, что скоро моим врагом станет не болезнь, а другой человек, с оружием в руках. И что мои навыки придётся применять в таком месте, где сама жизнь – ошибка, которую нужно исправить.
Глава III. Защита Отечества
" Чеченская война 1994 - 1996. "
" Чеченская война 1994 - 1996. "
Первый бой – это не атака, а погружение в ад. Воздух пах гарью, трупами и порохом. Я видел не солдат, а изуродованные тела. Моим первым раненым стал молодой парень с простреленным плечом. Он кричал как зверь. Я замер от ужаса. А потом сработал инстинкт. Руки сами нашли аптечку, перевязали рану, наложили жгут. Мой мозг отключился, остался только порядок действий. Тогда я стал Кипишем. Так меня прозвали бойцы за то, что я всегда был собран и готов к бою. Кипиш не суетился, не орал. Появлялся в самом пекле, молча перевязывал раны, тащил на себе раненых. И его ледяной взгляд успокаивал лучше слов.
Война объединила все мои умения: знания врача, выносливость боксёра, ненависть жертвы. Я спасал жизни, но каждый спасённый был мне укором за то, что не смог спасти отца. И эта злость вырвалась наружу, когда снайпер убил Игоря. Я полз под огнём, зная, что ранение смертельное. Смотрел в глаза друга, полные непонимания. Игорь умер у меня на руках. И тогда во мне что-то сломалось. Горе, боль, сострадание – всё сгорело. Осталась только месть. Я не перестал быть врачом, но теперь в атаках стрелял с особой яростью. В каждом враге видел не человека, а зло, убившее моего брата. Я стал идеальным солдатом: безжалостным к врагу и готовым на всё ради своих. Война для меня закончилась, когда в руку попал осколок. Я сам себе наложил жгут и шину. Месяц в госпитале, увольнение по ранению. Я возвращался домой с двумя ранами: видимой – на руке, и невидимой – на душе, где теперь жили призраки Игоря и тех, кого я не смог спасти.
Глава IV. Переезд - Попадение на Периметр.
" Вокзал Киева. "
" Вокзал Киева. "
Ростов встретил меня пустой квартирой. Соседка сказала: Они в Киев уехали. К родне Виктора. Это было предательство. Не осталось ничего: ни дома, ни прошлого, ни будущего. Я взял сумку с вещами и сел на поезд до Киева. Встреча с мамой была ужасной. Она плакала, целовала меня, говорила, какой я стал взрослый. Виктор стоял рядом и ухмылялся. Как бы говорил: Видел я всякое, но здесь всё ещё я главный. Я молча оттолкнул его и вошел в дом. Ночью мне снились кошмары: не детские страхи, а война в Чечне, взрывы, крики, глаза Игоря. Я устроился хирургом в больницу в Киеве. Война сделала меня профессионалом. Я оперировал быстро и уверенно. Брался за сложные случаи. А после работы ходил в бар Гараж на окраине. Алкоголь – единственное, что помогало мне забыть про войну.
Там я встретил Грома (Владимира). Он сидел один и пил. В его глазах я увидел то же, что и в своих: усталость и тяжесть прошлого. Мы ничего не спрашивали друг друга. Просто пили молча. И этого было достаточно. Потом мы стали доверять друг другу. Я впервые рассказал о войне, о кошмарах, о пустоте. Гром слушал и однажды сказал что-то про службу на периметре, про Чернобыльскую зону, где законы пишут заново. Я подумал, что он пьян, но запомнил его слова. Ночью раздался звонок. Мама плакала в трубку: Он меня бьет! Он меня убьёт! Я сорвался. Годы унижений, смерть отца, предательство матери, гибель Игоря – всё это взорвалось. Я вылетел из квартиры Грома, даже не попрощавшись.
Дальше я помню отрывками. Удар дверью. Лицо Виктора. Первый удар – не боксёрский, а дикий, со всей силы. Хруст костей. Падение тела. Крики мамы где-то далеко. Удар, ещё удар…
Пока он не перестал двигаться. Я встал, тяжело дыша. Руки в крови. Не моей. Посмотрел на маму. Она стояла в ужасе. В её глазах я увидел не благодарность, а страх. Передо мной. Я развернулся и ушел.Утром Гром показал мне новости: В Киеве произошло жестокое убийство. В розыске – бывший военный медик…. Мать меня сдала. Последняя связь с прошлым разорвана. Тюрьма – этого я не хотел. Посмотрел на Грома.
– Зона. Ты говорил про Зону.
Гром молчал.
– У меня нет будущего. Мне нужен периметр.
Через два дня мы стояли у леса и смотрели на колючую проволоку. Гром дал мне свой карабин, рюкзак с едой и лекарствами.
– Там другие законы, Сань. Ты не врач. Ты – сталкер.
Я посмотрел на свою руку, изуродованную войной, и на проволоку. За ней лежал мир, ещё более жестокий, чем война. Но там я мог быть кем угодно.
– Спасибо, брат, – я обнял Грома и ушел в туман. Врач Александр Куприн умер той ночью в Киеве. А в Зону вошел сталкер Кипиш, с детскими страхами, злостью солдата и умением хирурга.
Там я встретил Грома (Владимира). Он сидел один и пил. В его глазах я увидел то же, что и в своих: усталость и тяжесть прошлого. Мы ничего не спрашивали друг друга. Просто пили молча. И этого было достаточно. Потом мы стали доверять друг другу. Я впервые рассказал о войне, о кошмарах, о пустоте. Гром слушал и однажды сказал что-то про службу на периметре, про Чернобыльскую зону, где законы пишут заново. Я подумал, что он пьян, но запомнил его слова. Ночью раздался звонок. Мама плакала в трубку: Он меня бьет! Он меня убьёт! Я сорвался. Годы унижений, смерть отца, предательство матери, гибель Игоря – всё это взорвалось. Я вылетел из квартиры Грома, даже не попрощавшись.
Дальше я помню отрывками. Удар дверью. Лицо Виктора. Первый удар – не боксёрский, а дикий, со всей силы. Хруст костей. Падение тела. Крики мамы где-то далеко. Удар, ещё удар…
– Зона. Ты говорил про Зону.
Гром молчал.
– У меня нет будущего. Мне нужен периметр.
Через два дня мы стояли у леса и смотрели на колючую проволоку. Гром дал мне свой карабин, рюкзак с едой и лекарствами.
– Там другие законы, Сань. Ты не врач. Ты – сталкер.
Я посмотрел на свою руку, изуродованную войной, и на проволоку. За ней лежал мир, ещё более жестокий, чем война. Но там я мог быть кем угодно.
– Спасибо, брат, – я обнял Грома и ушел в туман. Врач Александр Куприн умер той ночью в Киеве. А в Зону вошел сталкер Кипиш, с детскими страхами, злостью солдата и умением хирурга.
